Когда я начал больше заниматься графикой и живописью, оставляя на время аналитику и редакторскую работу, я стал осознавать, что меняю не столько вид деятельности, сколько точку зрения. Я обнаружил, что у художника – или, по крайней мере, у того художника, каким мне нравится быть — нет опор, которые помогли бы охватить взглядом пространство и увидеть муравьиные тропинки, по которым наблюдаемые существа утром выходят за едой и возвращаются вечером в дома-муравейники. Художник не смотрит на мир сверху.
Когда смотришь прямо перед собой и вокруг, отбрасывая за ненадобностью линейную перспективу, хорошо видишь фигуры, предметы и их отношения, но не их место в большой схеме вещей. Когда рисуешь сконцентрированных друг на друге лису и зайца, не смотришь сверху вниз и, тем самым, спускаешься с башни. Эта башня построена для проведения замеров и рисования схем. Оттуда, сверху видна не столько территория страны, сколько ее карта. Подобрав подходящие инструменты, с башни можно увидеть поля, леса, города, дома, передвижения людей и даже их «мысли». Столько-то людей приехало, столько-то уехало, на столько-то в их карманах стало меньше или больше денег, столько-то процентов высказались за, против или избежали ответа. И войну поддержали, и мир поддержали тоже. Социолог найдет способ соединить точки и, посмотрев на получившуюся фигуру, придумать теорию и дать ей название.
Забравшись на башню, можно сказать: «Больной, у вас фальсификация предпочтений. Это неприятно, но это случается при персоналистских автократиях с осложнениями в виде опоры на расширенную бюрократию, гражданскую и силовую. Принимайте суровую правду утром и вечером, впрочем, о чем я, вас ее принимать не заставишь. Вы не умеете отличать факты от мнений, вы довольствуетесь тем, что вам подбрасывают пропагандисты и роботы-алгоритмы социальных медиа. Когда очнетесь, примите правду сами — всю сразу, все вместе. Так уже было».
Взгляд с башни — это точка зрения на мир, необходимая и эксперту, и государственному чиновнику. С башни на человека смотрит государственный стратег, официально занятый наведением порядка, а по сути, — теми же замерами, разборами и схемами. Ведь, чтобы навести порядок, нужно пронумеровать дома, переписать и пересчитать тех, кто в них живет, узнать все о возрасте и заработках людей, чтобы вовремя отправлять их на службу и собирать с них налоги. Стратеги создают упорядоченные пространства — города, законы и правила. Результатом становится мир, где вместо территории — ее приблизительная карта, а вместо людей пунктиры, скопления, и стрелки, указывающие предписанное направление движения в городе или на войне.
Tower I, acrylic on paper, 100 x 70, 2023
Обитатели башен в основном различаются между собой тем, что задача одних — описание, а других предписание. Эксперты подсчитывают ресурсы, политики направляют их на различные проекты, мирные или воинственные. У экспертов ответственности меньше, хотя могут, конечно, случаться и экспертные споры со своими победами и поражениями. Но и политики умеют избегать ответственности, для чего придуманы институты и механизмы, снимающие с них груз полной подотчетности. Это бюрократия, плановые комитеты, исполнительные аппараты, которые работают с абстракциями, сводя реальную жизнь к показателям и отчетам. Упрощение и стандартизация здесь воспринимаются как прогресс.
Живые существа, чьи жизни не вписываются в эти схемы, оказываются не просто маргинализированными — для смотрящего они становятся точками. Их опыт, не соответствующий модели, не фиксируется, их проблемы либо игнорируются, либо интерпретируются как исключения. Превращение живых существ в точки удобно для тех, кто остается на башне. Это позволяет не видеть мелочей, которые рушат теории и планы. Карта считается актуальной, даже если ситуация на земле давно изменилась. Но для тех, кто находится «внизу,» это упрощение означает отчуждение. Их жизнь оказывается подчинена правилам и предписаниям, составленным не для них, а для удобства управления.
Есть клише, приписываемое нескольким теоретикам войны: «Ни один военный план не выдерживает столкновения с противником». В самом концентрированном виде особенности башни проявляются в планировании и осуществлении войны.
Какие бы чудовищные преступления ни творились на земле, эксперт и политик видят «людские ресурсы», «живую силу и технику», карты со стрелками, синие и красные линии, цифры, описывающие потери. Отстраненным языком аналитика, вынужденного классифицировать войны, политические режимы и экономические кризисы, нельзя описать невыносимость. Эксперт и политик вынужден называть вещи общепринятыми терминами. Термины и схемы — способы понимания, объяснения, а значит и принятия происходящего. Тот, кто поставил диагноз («дорогие россияне, у вас фальсификация предпочтений»), может и даже должен спокойно наблюдать за состоянием пациента, а не кричать от ужаса. Но наблюдение, понимание, а значит и принятие вполне могут стать невыносимыми. И слова-термины, и схемы, и карты, и сам взгляд с башни могут стать невыносимыми. И выражение «будем наблюдать», и слово «обозреватель», как иногда называют журналистов, могут стать невыносимыми.
Так получилось, потому что как художника меня занимают животные как образы «другого», вечные спутники людей, пытающихся объяснить себе себя. От кого бежать, за кем охотиться, с кем себя сравнивать, а с кем нет. Нужно оговориться, что этот подход я не придумывал как идею. Все объяснения для работ я даю себе задним числом. В какой-то момент, опять-таки задним числом я понял, что оказался носителем бессовестности или, изредка, осторожного иносказания. Это не язык обитателей башни и не язык тех, кто может себе позволить говорить прямо — язык героев или тех, кто защищен статусом или безопасным положением. Это язык слабых, увиливающих от ответа, не желающих или не могущих себе позволить иметь мнение, делать выбор и нести ответственность.
Внизу — не столько интересно, сколько страшно. За веселыми картинками с милыми животными прячутся неведение, слабость и страх. В больших социальных проектах, например на стройках индустриализации или в войнах, которые ведут политики и их генералы, руководствующиеся устаревшими картами, любые существа оказываются похожими на коров, овец и коз, заключенных в загоны, следующих по путям, проложенным невидимыми пастухами, чьи планы остаются недосягаемыми. Мышь, бегущая по лабиринту, вынуждена подчиняться законам лабиринта. Она не видит схемы лабиринта и даже не знает, что это лабиринт. Она не может пробить стену, она не знает, что это возможно.
Tower II, acrylic on paper, 100 x 70, 2024
Существа, бредущие по нарисованному кем-то сверху пунктиру, либо не могут, либо не хотят подвергать сомнению навязанные им планы, потому что лишены возможности посмотреть на ситуацию с высоты башни. План стройки, план войны или карта лабиринта видны только оттуда. Художник в моем случае не может осудить мышь, за то, что она не хочет пробить стену или овцу за то, что она не хочет вырваться из загона. Это не осуждающий взгляд сверху, а послание сочувствия к бессильным. Художник тут проживает бессовестность и бессилие, а не осуждает его. У него другое имя, он сам — те, кто молчит или выбирает безопасность анекдотов, басен, притч и смешных мемов, не видя всей картины. Когда я делаю выставку, я никому про это не рассказываю, потому что я не на башне и, глядя прямо перед собой и вокруг, я не вижу карты и не знаю, как все это называется.