Из Франкфурта в Торонто лететь часов восемь-девять. Пассажиры заходят группами, с первой по шестую. Я в третьей. Место в хвосте самолета, в среднем ряду, где по четыре кресла. На трех соседних уже сидят, а сверху заняты все багажные полки, некуда приткнуть чемодан. Жду, когда появится стюардесса. Она советует вернуться и поискать место для багажа в начале салона. Вспоминаю, что вчера получила имейл от Люфтганзы с предложением повысить тариф до бизнеса за доплату в 100 евро – и уже прошла по ссылке, потом по следующей, и потом по еще одной, но в последний момент решила, что какая разница – и решила остаться в экономе. Нахожу место, закидываю чемодан и возвращаюсь в хвост. Мужчина, рядом с которым два пустых кресла в боковом ряду, предлагает мне занять одно из них, у иллюминатора.
Самолет набирает высоту, и вот уже плывет над темно-серыми барханами облаков. Даже не на барханы они похожи, а на океан с застывающими широкими волнами или на заснеженные ледники. Когда смотришь на него снизу, с земли, небо кажется бесконечным, а когда сверху – оно как земля. И над ним еще одно такое же небо, только совсем без облаков. Сейчас верхнее небо темно-синее, но по направлению к горизонту, отделяющему его от нижнего – или соединяющего верхнее небо с нижним – проходит весь спектр: ультрамарин, синий, голубой, зеленый, желтый, оранжевый, алый, кроваво-красный, бордовый. Посередине темно-голубого участка спектра полумесяц, а справа от него одна, но очень яркая звезда. Здорово, что между верхним и нижним небом есть еще один горизонт. Как же это здорово. Хочется в космос, чтобы меня пустили к иллюминатору, и там небо, и за тем небом еще одно небо, а между ними еще один горизонт, и еще, и так до самого последнего неба.
Внизу в проплешинах облаков светится что-то человеческое. Если верить маршрутной карте, пролетаем то ли над Манчестером, то ли над Глазго. Затем суша заканчивается – и под нижним небом остается только океан. На карте он синий, а в реальности сейчас уже черный, как и небо внизу и вверху, потому что уже совсем стемнело, и от горизонта остались только красные штрихи. Несут еду: паста, салат из картофеля с майонезом, булочка и кекс. Думаю, чем занять себя те шесть часов, что мы будем лететь над океаном. То ли готовиться к докладу, то ли работать над статьей, которую не успела закончить до поездки. Съедаю весь самолетный набор, кроме кекса, дожидаюсь кофе и готовлюсь к докладу: текст на 5 страниц, слайды. Буду рассказывать о том, как солнце из верховного бога, каким оно было когда-то в языческие времена, превращается в обыденный источник энергии. В отдаленном будущем оно станет красным гигантом, потом белым карликом, а потом умрет. Есть те, кто верят, что человечество найдет способ продолжать существовать и после смерти солнца. Нужно только к тому моменту достигнуть технологической мощи достаточной, чтобы улететь на другие галактики, к другим солнцам. Колонизировать всю вселенную. Правда, для этого придется уничтожить все планеты солнечной системы, включая нашу Землю. Для победы над солнцем необходима энергия, очень много энергии.
Через пару часов заканчиваю работать над докладом. И сил, и времени еще достаточно, чтобы закончить статью – но села батарея ноутбука. Можно было бы подключить зарядное устройство, но оно осталось в чемодане, который там, наверху, в передней части самолета. Не хочу суетиться, беспокоить соседа. Он меня так любезно пустил к окошку, а я буду теперь скакать через него туда-сюда. Из меню фильмов на экране перед собой выбираю что-то корейское. В Сеуле после страшного землетрясения остается один жилой многоэтажный дом, и вокруг этого выстраивается драматический сюжет. Но звук ужасный, реплики персонажей заглушает двигатель самолета. Обычная постапокалиптическая суета: обрушившиеся здания, тела под обломками, выжившие получают гуманитарную помощь. По сравнению с тем, что происходит на самом деле – например, в зонах активных боевых действий – эти кадры кажутся бледной копией. Ничего нового не добавляют, а просто дублируют реальность войны, которая сама по себе избыточна и в удвоении не нуждается. Достаточно посмотреть новости. Переключаюсь на другой фильм, но там совсем тоска: один мужчина с важным видом долго объясняет что-то другому мужчине, но что именно – снова не могу разобрать из-за шума самолета.
Выключаю телевизор, достаю айпад и читаю трактат Шеллинга о мировой душе. Шеллинг утверждает, что во вселенной везде и всегда действуют две разнонаправленные силы – положительная и отрицательная – и пускается в пространные рассуждения о природе света и тепла. Основываясь на научных данных своего времени, которые сегодня уже считаются устаревшими, он много пишет про теплород и флогистон. Все это кажется настолько древним и сказочным, что я проваливаюсь в сон. Ужасно неудобно спать сидя в самолете. Некуда девать ноги. Несколько раз засыпаю и просыпаюсь, хожу в туалет, чтобы как-то подвигаться, съедаю банан и две маленькие шоколадные плитки, давно болтавшиеся в кармане рюкзака, выпрашиваю у стюардессы баночку кока-колы и возвращаюсь к Шеллингу. В следующей главе речь идет о том, чем животные отличаются от растений. Растения, пишет Шеллинг, это отрицательное начало, а животные – положительное. И дальше рассуждает о том, почему у животных, живущих на Севере, пушистый мех. Гегель тоже задается этим вопросом в «Феноменологии духа», но отвечают на этот вопрос Шеллинг и Гегель по-разному, хотя наиболее общий вывод все-таки один: по-настоящему понять и принять пушистость поможет только идеализм. Материализм тут бессилен.
Самолет плавно снижается. За окном вспыхивает россыпью огней ночной Торонто. Проспекты, эстакады, телебашня, небоскребы, береговая линия озера Онтарио – все сияет и движется. Невероятная красота. Повезло же мне с этим местом у окошка. В аэропорту понимаю, что уже отвыкла от английской речи и визуального разнообразия людей. Последний раз на этом континенте была год назад, и тоже в Торонто. Должна была выступать с лекцией, но в последний момент решила ее отменить, потому что кто-то из студентов потребовал, чтобы русских в университете не было. Зато освободилось время для экскурсии на Ниагарские водопады. Зрелище оказалось настолько возвышенным, что я расплакалась. К тому же было начало октября, время красных кленов в Канаде.
Сейчас начало ноября, и клены почти все облетели. Ярко-красные листья стали бледно-розовыми. Но погода на удивление теплая, особенно по сравнению с Берлином, где уже ударили первые заморозки. Добираюсь до города в одном свитере, без куртки. Сначала на экспрессе до станции Блур, а затем надо пересесть на сабвэй. Я боюсь метро – не панически; моя клаустрофобия не настолько сильна, жить не мешает, но все же необходимость спускаться под землю и находиться там какое-то продолжительное время, да еще и в присутствии массы людей, вводит в ступор. Плюс надо вникать, разбираться, как бы не уехать не туда. А в этот раз не могу найти даже, где тут вообще, собственно, этот сабвэй. Все как-то неочевидно. В инструкции, которую мне прислали организаторы конференции, указано: с экспресса нужно пересесть на Блур Ист и ехать до Сэйнт-Джордж. Но станция, которую я нахожу не без труда и не сразу, называется Дандас, а не Блур. Наверное, не та. Не решившись зайти внутрь, нахожу улицу Блур и бреду по ней со своей старой далматиновой сумкой на колесиках.
В конце концов все-таки удается найти дорогу и добраться до отеля. Меня регистрируют, но почему-то просят оплатить полторы тысячи баксов. Говорю, что бронь уже оплачена. Не верят. Открываю почту на телефоне, нахожу нужный номер, звоним, хотя вечер уже довольно поздний и не хотелось бы беспокоить. Минут через десять меня в качестве компенсации за причиненные неудобства селят вместо обычной комнаты в огромный люкс с видом на небоскребы и разноцветно сияющую телебашню. Две комнаты, два туалета. Хорошо. Здесь только полночь, а у нас там уже утро. Закрываю шторы и вырубаюсь. Снится флогистон.
Просыпаюсь в четыре утра, ну конечно, джетлаг. Выхожу прогуляться до круглосуточного супермаркета. На улице тепло и очень влажно, как я люблю. Покупаю творог, молоко, мюсли и апельсины завтрак. На обратном пути меня нежно заливает дождем. В номере включаю один из телевизоров – тут их целых два, и оба на полстены, как в кинотеатре. По всем каналам одна и та же новость – пока мы спали, сорок седьмым президентом Соединенных Штатов стал Дональд Трамп. Люди придают слишком большое значение власти и тем, кого признают ее носителями. Слишком сильно любят или ненавидят своих правителей. Слишком много вкладывают в них своих душевных сил. От этих вложений правители раздуваются и начинают сходить с ума сами и сводить с ума других.
Пишу сообщения знакомым и друзьям о том, что я в Торонто. Отвечают. Вот зачем напросилась? Теперь у меня все расписано, а хотелось же просто отдохнуть. Вернее поработать. Откуда у меня вообще здесь столько друзей? Надо же. Чем дальше, тем больше придавливает джетлаг. В надежде, что поможет посидеть в тепле, поднимаюсь в спа на крыше отеля, но сауна не работает. Есть только бассейн – красивый, но слишком мелкий и пахнет хлоркой. Ненавижу этот запах. Зачем-то окунулась, и теперь он меня преследует. Рассеянно отвечаю на письма, пью кофе, заказываю еду из ресторана отеля в номер. Специальный человек вносит ее настолько торжественно, что мне становится неловко. В этом отеле вообще все слегка торжественно, как в старом кино. Опять включаю телевизор. Там ожидаемо продолжается эпопея с Трампом. «Как повлияет его избрание на жизнь простых канадцев?», спрашивают журналисты. «Наша страна всегда тесно дружила с США, и дальше будет дружить так же тесно», заверяет премьер-министр. Показывают Трампа, который с трибуны обращается к избирателям и обещает делать все возможное для благополучия каждой американской семьи.
Три часа дня – а в Берлине уже время ложиться спать. Забираюсь под одеяло и лежу, глядя в окно на залитые солнцем небоскребы. Мое любимое – валяться в отеле посреди бела дня. Но через час уже надо как-то выбираться, вытряхивать себя из этой зоны комфорта. Идти в гости, потом на презентацию новой книги Имре. Крашу ресницы – и вот уже можно в люди. Как много меняет в облике обыкновенная тушь. Больше и не нужно косметики. С одеждой тоже все просто – прилетела налегке, черные брюки, серый свитер. Погода настолько теплая и ласковая, что хочется идти пешком. Больше часа, но зато все время прямо по улице Блур – как раз до той самой станции Дандас, где я заблудилась вчера. Иду навстречу красному закату мимо двухэтажных домиков, почти в каждом из которых кафе быстрого питания, парикмахерская, магазин секонд-хенд или какой-нибудь ненавязчивый сервис. Все вывески уже только по-корейски, и ресторанчики попадаются исключительно корейские. Хочется сидеть в одном из таких кафе за столиком у окна и в одиночестве вытягивать палочками длинную лапшу из огромной пиалы. Проходя мимо парка Кристи Питс, очень яркого в это время года, вижу человека, шагающего по канату. Он балансирует, но не падает. Интересно, я смогла бы? Снуют черные белки.
За корейским кварталом начинается индийский – индийские ресторанчики, благовония, фигурки слонов, мужчины с длинными седыми бородами в чалмах и женщины в тонких брюках под сарафанами из ситца. Вдруг слышу: «Какой красивый рюкзак!» Давно со мной не заговаривали мужчины на улице. Настолько это кажется архаичным, просто какой-то флогистон. Парень выглядит вполне обыкновенным, не сумасшедшим. Спрашивает, где взяла такой прекрасный рюкзак. Не знаю, не помню, давно было дело. Хотя нет, помню – в Германии. Понимаю, что ору, потому что на мне наушники, и я слышу одновременно и собеседника, и БГ, который в этот момент обращается к Богу: «Просто посмотри мне в глаза и скажи, что это воля твоя». Снимаю наушники. «Ты из Германии?» – Ну так, не совсем. «А откуда?» – Вообще из России. «Круто. Я Мэни, и я очень люблю играть в теннис, а ты?» – Я совсем не играю в теннис. – «Значит, ты не знаешь, что все самые лучшие теннисисты русские?» Мэни называет несколько фамилий, которые мне ничего не говорят. Среди них есть и не русские, но они все равно русские, хоть и совсем из других стран – так он считает. «А тебя как зовут?» – Оксана. «Здорово! Это наверное популярное русское имя?» – Нет, Оксана – скорее, украинское имя. «Ребята, у вас все-таки очень много общего. Понимаю, что нельзя так говорить, но все-таки у вас много общего». – Все нормально. «А ты была в Сибири?» – Да, я из Сибири, я там родилась. «Вот это круто! Всегда мечтал побывать в Сибири, но там совсем не поиграешь в теннис, там столько снега. А ты каталась на коньках?» – Нет, но в школе мы катались на лыжах. Не на горных, а на обычных. «Круто! Оксана, а давай встретимся как-нибудь, выпьем пива или вина?» – Не могу, но было приятно познакомиться, Мэни.
На удивление легко нахожу квартиру, в которой живут Имре с Евой, стучусь в дверь. Открывает мужчина, который встречает меня радостно, как старую знакомую, обнимает и сразу же начинает задавать вопросы: как добралась и прочее. Неловко спросить, кто это? Оказывается, Эндрю. Мы с ним долго переписывались и договаривались о встрече, но как он выглядит, я не знала. В квартире человек семь гостей. На столе еда из китайского ресторана, но ее уже мало. Пока доедаю оставшееся, подцепляя палочками остывшую, но все еще вкусную лапшу, коротко обмениваемся с Имре, у кого как дела, и, конечно, обсуждаем возвращение Трампа в Белый дом. Потом все идем на презентацию в маленький книжный магазин неподалеку. Там у меня начинается страшный сон интроверта. Такое бывает, когда оказываюсь в незнакомых или малознакомых компаниях, где происходит светское общение. Никто ко мне не подходит, никто не обращает внимания. Все друг друга знают и заняты друг другом. Нерешительно приближаюсь то к одной группе собеседников, то к другой, стою, переминаясь с ноги на ногу, готова провалиться сквозь землю от своей неуместности. Сажусь на стульчик в надежде, что скоро закончится эта пытка и начнется презентация. Но люди по-прежнему увлечены общением, пьют вино и едят пиццу. Так проходит минут сорок.
Наконец все рассаживаются. В самом начале ведущий, имя которого я не запомнила, говорит о том, что мы находимся в таком-то книжном магазине, а книжный магазин – на такой-то земле, перечисляет народы, которым до колонизации принадлежала эта земля, напоминает о соглашении с этими народами, по которому теперь эту землю населяют граждане многонационального государства Канада, представляет автора и задает ему пару вопросов. Слушаю ответ на первый вопрос. Имре вспоминает, как Трамп совсем недавно высказывался по поводу возобновляемых источников энергии, в частности ветряных мельниц: “The wind is bullshit”. Чувствую, что меня сейчас окончательно прибьет джетлаг, я же спала всего три часа – и ретируюсь.
На улице свежо и ветрено. Наконец-то можно надеть куртку, а то так бы и проносила ее с собой весь вечер в рюкзаке. Ветер гонит сухие кленовые листья. Ветер – древний бог, такой же древний, как солнце. Намного древнее, чем флогистон. Трампа не будет, Путина не будет, Америки, России, Китая – ничего не будет, а ветер останется. Космический ветер разносит звездную пыль. По пустыне идет песчаная буря. Мокрый счастливый питерский ветер сдувает с ног. В строгом смысле, ветер – это движущаяся стихия. Он меня всецело касается, но никогда не входит внутрь.
Обратно в отель еду на сабвее – вот это я освоилась! Сразу нашла нужную линию. Поезд пришел серый и грязный, тоже как будто времен флогистона. Местной симки у меня нет, поэтому без интернета. На всякий случай заглядываю в телефон – вдруг у них там бесплатный вайфай? Но нет, файфая нет, только мобильные сети пассажиров. Одна из них называется «Володимир». Вычислить ее владельца несложно – это единственный белый мужчина в вагоне. У него две дочки лет по десять, на безыменном пальце золотое обручальное кольцо, а на ногах кроссовки пума без носок. Почему-то, кстати, не только у него, но и у многих тут обувь на босу ногу. А вот в Германии народ любит ходить в носках, это всем известно. Может быть, и эти все в носках, просто у них такие специальные маленькие, незаметные под обувью носки.
Просыпаюсь снова в четыре утра. Люблю вот так вот встать пораньше, раздвинуть шторы – а там прекрасный город весь в разноцветных огнях. В новостях, помимо Трампа, Ливан – в Бейруте от взрыва бомбы погибли 40 человек. Показывают, как рушится охваченный огнем многоэтажный дом. Пламя рвется из выбитых окон. Вдруг я уже видела этот дом, вдруг проходила мимо? Первый раз в Бейруте я была десять лет назад. Город тогда выглядел сильно пострадавшим от гражданской войны. Как-то днем решила прогуляться. Шла из отеля в произвольном направлении, пока дорогу не перегородил военный в светлой форме с автоматом. «Куда идешь?» – Да просто гуляю, можно пройти? У военного большие зеленые глаза. Смотрю в них и не могу оторваться. «Туда тебе нельзя, другой район». – ОК. А куда можно? «Не гуляй одна. Вечером у меня смена закончится, могу с тобой погулять и показать город». Записывает свой номер на бумажке. Вечером у меня другие планы. Ужинаем с Антоном в ресторане отеля. Французская кухня. Антон рассказывает, что мечтает вырастить красивый сад.
В тот приезд я задержалась в Бейруте на несколько дней. Хиба отвозила нас на своей машине в Библос, город настолько древний, что мне он показался порталом в вечность. Несколько часов мы провели на пляже, и, хотя был еще только март, солнце хорошо прогревало землю, и можно было купаться в прохладной мраморной воде. Ночевали мы высоко в горах, в деревне, у границы с Сирией, где уже шла война. Остановились в большом старом доме у родственников Хибы, угостивших нас самым вкусным на свете кофе. То был один из лучших дней, какие вдруг случаются спонтанно, и потом помнишь о них всю жизнь. Just a perfect day.
В этот раз я должна была лететь в Бейрут в начале сентября на пять дней. На руках были билеты, бронь отеля. Собиралась рассказывать про трактат Канта «К вечному миру», но не успела – за несколько дней до вылета рейсы в Ливан отменили, а потом начались бомбежки. Если все будет идти так, как идет, писал Кант триста лет назад, единственно доступным и понятным для нас будет только такой вечный мир, с которым мы все упокоимся на кладбище. А все остальное – унизительные перемирия между очередными войнами. И все, разумеется, как шло, так и идет. В Бейруте мы договаривались встретиться с Марией, моей докторанткой из Вильнюса. Она хотела снимать там фильм про перелетных птиц, но ее рейс тоже отменили, так что никто из нас не полетел.
Разбираюсь с миниатюрной отельной кофе-машиной, простые белые чашки с блюдцем, наливаю кофе, сажусь за статью. В книге австрийского зоолога Карла фон Фриша нахожу описание того, как пчела собирает пыльцу, перелетая с цветка на цветок. Задние лапки пчелы снабжены волосяными щеточками, при помощи которых она утрамбовывает пыльцу, как бы набивая карманы своих штанишек. Пчела движется очень быстро и сосредоточено, перебирая лапками. Возвращаясь в улей, она перекладывает добытое в общее тело своего дома и народа. С какой любовью и вниманием к каждой детали Фриш все это описывает, невероятно! Книга хоть и в pdf, но все равно хранит какое-то тепло из прошлого века; на пожелтевших страницах изображения ножек пчелы и общего строения улья.
Обедаем с Джорданом и Амандой в ресторане неподалеку от отеля. Тут все веганское: веганская курица, веганские крабы, веганский бекон и веганские яйца. Как ни странно, вкусно. Аманда рассказывает, что занимается джиу-джитсу. Ее учитель русский, обладатель черного пояса. Болтаем обо всяком. В прошлом году, когда я была в Торонто, Джордан водил меня в кафе, где продают мороженое не в вафельном рожке, как у нас, а каком-то толстом, сдобном рожке в сахаре. С Амандой же мы до этого последний раз виделись в самом начале войны, весной в Берлине, а потом летом в Аахене на конференции. Хорошо, когда встречаешься с людьми, которые тебе приятны и интересны, не по делу, а просто так. Чаще такое у меня бывает в поездках. Каждый город, в котором есть такие люди, уже немного свой. Прощаемся, гуляю по Блур, думаю о джиу-джитсу, вспоминаю, как в детстве мне нравилось драться, особенно выкручивать руки. В младших классах школы я записалась на секцию у-шу в спорткомплекс «Дружба» по соседству с нашим домом на улице 50 лет ВЛКСМ. Ходила туда перед уроками темными зимними утрами, блестящий снег скрипел под ногами.
Позже встречаемся с Ребеккой в ближайшей кофейне. Рассказываю ей, что написала книгу про три клинических случая Фрейда – человека-крысу, человека-полка и маленького Ганса, который боялся лошадей. Оказывается, Ребекка как раз сейчас читает похожий курс в университете Торонто. Буквально сегодня обсуждала со студентами эти случаи на паре. Если бы я знала, пришла бы послушать. Ребекка восхитительная. В прошлом году она болела, и я приходила к ней домой. До этого мы виделись в Питере в 2017-м. Еще раньше – в Рамалле. А познакомились как раз в Бейруте на конференции. Обсуждаем общих знакомых. Ребекка рассказывает, что Рэй и Надя решили остаться в Ливане, не улетели, хотя у них были билеты на эвакуационный рейс во Францию. Сказали, что не полетят, взяли своих двух малышей и уехали в горы. Университет, в котором мы тогда выступали, вроде бы не бомбят: не будет же Израиль бомбить американский университет? На территории американского университета в Бейруте проживает огромное количество кошек.
После встречи иду на открытие симпозиума на факультет архитектуры и дизайна. Красивое старое здание, больше похожее на храм, чем на университет, посередине которого просторный конференц-холл. Рассказывают про геоинжиниринг и про то, каковы шансы остановить глобальное потепление, если сделать так, чтобы лучи солнца отражались от облаков и частично возвращались обратно откуда пришли – не прямо, а под углом. На ужин меня уже не хватает из-за джетлага. Убегаю в отель спать.
На следующий день все продолжается в том же зале. К счастью, мой доклад первый. Опять подскочила ни свет ни заря, так что решила до начала мероприятия прогуляться от отеля до телебашни и, если повезет, до самого озера Онтарио. Прогулка занимает два часа и начинается с пешеходной дорожки, на гугл-картах обозначенной как «тропа философов». По обочинам тропы деревья в уже редких желтых и красных листьях и скамейки с выгравированными именами каких-то мужчин. Философы, наверное. Самая красивая на свете тропа философов находится в Киото. Вспоминаю, как шла по ней с Такуей очень много лет назад. Дело было весной. Цвели сакуры. Шел проливной дождь. Нам было по двадцать.
Тропа философов заканчивается, и за ней идет лес небоскребов, между которыми задувает довольно холодный вечер. Зря не одела шарф и шапку. Если встречу магазин, куплю шарф. Вечно так: приеду куда-нибудь, выхожу, оставляю шарф в отеле и покупаю новый. И потом у меня миллион шарфов. Ну ладно, не миллион. Но все равно мне столько не нужно. Ни одного магазина по пути, даже продуктовых. Только офисы и банки, и те еще закрыты в такую рань. Ветер такой, что я уже готова зайти в сувенирную лавку и купить шарф с символикой какого-нибудь футбольного клуба, но и сувенирной лавки тоже нет. До озера так и не дошла, зато на свой доклад еле успела. Бежала мимо китайских магазинчиков по проспекту Спадина, проливая кофе на свитер.
Отстрелялась. После меня выступает Делия с докладом про блэкаут. Говорит, что чем дальше, тем сильнее наша зависимость от электричества и тем беспомощнее мы оказываемся, когда оно вдруг вырубается. А что, если жителям развитых стран запада, хотя бы какой-то их части, начать сознательно практиковать такие вот блэкауты, брать и отключать на время все электроприборы, пробовать привыкнуть к темноте? Что если отключить на какое-то время пусть не компьютер, но хотя бы телевизор, кондиционер, холодильник? Представляю себе, что будет, если все отключат холодильники. Гнилое мясо и рыба все заполнят своей массой. Зависимость от замороженной мертвой плоти нельзя просто взять и отключить, как телевизор. В общем, телевизор отключить можно, а холодильник нельзя, потому что в телевизоре ложь, а в холодильнике правда.
На обед дают толстые, как лапти, сэндвичи с креветками и почему-то комбучу, которая у нас называется «чайный гриб». Комбуча в разноцветных бутылочках, беру фиолетовую. Обсуждаем с Делией Копенгаген, где мы познакомились в прошлом году, примерно в это же время года. Было темно, и такой холодный ветер с дождем, что как зонтик выдержал, непонятно. Симпозиум продолжается в том же конференц-зале. Почему так холодно? Надела куртку, снова мысли про шарф, вот бы он был кстати. И шапка. И перчатки. Надо думать о теплом. Подхожу к стойке с напитками и печеньем, наливаю стакан кипятка, не помогает. В зале характерный звук. Кондиционер. Ищу его глазами, не нахожу. Видимо, какая-то централизованная система вентиляции. Мне что, одной холодно? Все сидят, слушают доклады, задают вопросы. Всем норм. Глобальное потепление. Таяние ледников. Пожары. Геоинжениринг. Дизайн атмосферы. Будет удивительно, если я после такого не разболеюсь. Незаметно сливаюсь, иду в отель, принимаю горячий душ, заворачиваюсь в махровый халат и пью чай, глядя на закат и сверкающие небоскребы. Последнее усилие – снова одеться и вернуться хотя бы к концу симпозиума. Оттуда едем в гости к Але и Чарльзу. У них прекрасный дом, целых три этажа. Свежий ремонт. Камин, ковер. Интересно, персидский? Может быть, родители Алы привезли из Ирана? На ужин ливанская кухня. Бабагануш и прочее.
Просыпаюсь с тяжелой головой, сухость в носу, ноги чешутся. Оказывается, и в номере всю ночь работал кондиционер. Я каждый день следила, чтобы он был выключен в обеих комнатах, но вчера так устала, что забыла проверить. Конечно же, его снова включили во время уборки. Чувствую себя неважно, выгляжу тоже. Едва хватает сил на 16 отжиманий, хотя вчера смогла 20. Становится получше. Звоню в ресторан, заказываю яйцо пашот и авокадо на тосте. Как же вкусно. Просто отлично. Почему в предыдущие три дня я не заказывала завтрак в номер?
По телевизору снова Трамп. Говорит, что надо признать Крым российским. В Канаде день поминовения. Вспоминают солдат, погибших во время первой мировой. Показывают пожилую женщину, явно с трудом выдавливающую из себя улыбки на камеру. Это королева Камилла, она не принимает участия в церемонии из-за болезни. В Пакистане, в Исламабаде, взрыв на вокзале, убитые, раненые. Бегут врачи в синих халатах, какие-то тюки валяются на платформе. Вдруг непроизвольно заливаюсь слезами. Бедные, бедные люди.
Собираюсь с мыслями, собираюсь с вещами, выхожу из отеля, спускаюсь в сабвей, уже совсем как местная, еду несколько станций – и вот я на центральном вокзале. Зачем-то покупаю с собой кучу еды. Кофе очень плохой, хуже некуда, но в этих широтах народ по части кофе не требовательный, так что принимаю как данность и пью что налили. В очереди на посадку до Монреаля меня вдруг окликает Эндрю. Оказывается, мы едем в одном поезде, только в разных вагонах. Поезд отправляется, подключаюсь к вайфаю. Приходит сообщение от сестры – картина с изображением Берлина 19 века, мостик через Шпрее. Она в каком-то музее в Питере. Спрашиваю, как там мама. Пишет, что мама поранилась. Звоню, мама в стрессе. Вчера пошла зачем-то во Вкусвилл, и там ей прищемило палец дверью, вернее не прищемило, а чуть не оторвался палец, все было в крови, но теперь уже получше. Открываю почту. Там все как обычно. Новые студенты хотят записаться на курс. Незнакомые люди зовут поучаствовать в чем-то, что мне совершенно не интересно. Спасибо за приглашение, но нет. А вот интересное письмо – хотят перевести мою последнюю книжку на норвежский. Я знаю это издательство, летом выступала у них на фестивале в Моссе. Жила в каком-то доме офицеров на берегу Осло-фьорда.
Приходит Эндрю из соседнего вагона и садится рядом, болтаем, время летит незаметно. За окном озеро Онтарио, вот оно какое, оказывается, огромное и синее как море. Берегов не видно. «Вы в нем купаетесь?» —спрашиваю. Нет, говорит, оно на самом деле грязное, никто там не купается. Вот оно что, а я думала, в Канаде все чистое. У нас столько общего, говорит Эндрю. Твой отец был сантехником, мой – водитель грузовика. А в нашей среде почти у всех папы профессора. Это действительно важный классовый момент. Но есть между нами и существенные различия. Он рос в очень строгой религиозной семье, где было запрещено примерно все. Меня же мама воспитывала в либеральном ключе. Она всегда как будто видела во мне не ребенка, а самостоятельного человека. Может быть, она и пыталась запретить мне что-то делать, но не научила, как соблюдать запреты. За окном пылает закат, проносятся поля, леса, стада овец и стаи журавлей. Хочется быть водителем грузовика, как отец Эндрю, ехать по этой большой стране с юга на север и обратно с севера на юг. Посмотри, говорила бы я ему, какая бескрайность. Ничего не бойся.
На вокзале встречает Дэрин, знакомлю его с Эндрю, идем втроем к моему отелю. Дует уже совсем неприветливый холодный ветер. Отель в башне, мне дают номер на двадцать втором этаже. Все по-французски. Я его почти забыла, как неловко. Поднимаюсь – здесь тоже люкс, но уже слегка потрепанный. Как будто хорошая советская гостиница конца двадцатого века. После поезда штормит как-то слишком. Все плывет то в одну сторону, то в другую. Потолок съезжает вниз, ныряю ему навстречу, цепляясь за стену. Как будто я не в небоскребе, а в чертовом круизном лайнере, попавшем в бурю. Ледники растаяли и Монреаль смыло в океан, а я болтаюсь тут одна на верхних ярусах ковчега. Всемирный потоп – это моя вегетативная нервная система. Надо поесть.
Спускаюсь, идем с Дэрином и Эндрю в чайна-таун. Неприглядный ресторан в каком-то как будто офисном здании, скромные столики без скатертей, свечей и прочего, многолюдно. Судя по всему, правильное место. Эндрю в этом шарит, у него подруга китаянка. А еще он преподавал философию в Пекине. На стенах портреты Брюса Ли из фильмов 1990-х. «Ты тоже вырос на этих фильмах?» —спрашиваю Эндрю (мы одногодки). «Нет, ты что! Я же из семьи христиан-маронитов, мне не разрешали смотреть вообще никакие фильмы». А мы с пацанами сбегали из пионерлагеря в видеосалон. Возвращаюсь в номер, холодильник тарахтит как бешеный. Чтобы выключить, надо как-то снизу подлезть, извернуться и сдвинуть его с места. Внезапно резкая боль в коленке, и, блин, не проходит. В нелепой позе сижу на полу. Что это такое вообще? Надо понаблюдать.
Утром коленка все еще болит при резких движениях. Хорошие же новости в том, что в этом отеле имеется нормальный завтрак со шведским столом. Наконец-то можно не выбирать между яйцами и хлопьями, а съесть и то, и другое, и еще фрукты и сыр. После завтрака жизнь кажется такой легкой затеей, что хочется взять за руку дьявола и спуститься в преисподнюю, но вместо этого мы с Дэрином, Мери и огромной жизнерадостной собакой по имени Медведь поднимаемся на гору – вернее на холм под названием Монт Рояль, в честь которого, собственно, назван город. Медведь лает и пытается меня обнимать. Когда он кладет плотные мохнатые руки мне на плечи, мы одного роста. Солнечно. С вершины холма открывается вид на город и окрестности. Монреаль находится на острове. Вокруг нас широкая полноводная река вся в каких-то изгибах и протоках, а прямо по курсу не то, чтобы совсем горы, но какие-то тоже, скорее, холмы в голубой дымке. Там уже Америка, Нью-Йорк. А чуть ближе справа поселение одной из первых наций. Несколько лет назад индейцы восстали против очередного промышленного чего-то, что убивает их землю, когда-то отжатую белыми колонизаторами, а теперь как бы общую. Земля общая, но решают, что с ней делать, все равно те, у кого в распоряжении полиция и армия.
Дэрин и Мери приглашают к себе на ужин, а мне нечего надеть, кроме уже не единожды заляпанного кофе серого свитера. Брала с собой на смену итальянский черный кашемировый джемпер, но, когда его надевала, неудачно дернула за выбившуюся тонкую ниточку – и он раз и распустился по нижнему шву. Нахожу неподалеку какой-то магазин и покупаю еще один свитер, пусть будет темно-синий. Отличный свитер. Пахнет шерстью. Читаю фейсбук: Пьетро тоже в Монреале, у него завтра выступление в то же время, что и у меня, но в другом месте. У меня про Фрейда, у него про Лакана. Странное совпадение. Нечто подобное было в Нью-Йорке, куда я прилетала в последний раз в 2017-м. Пьетро тогда мне написал, что тоже случайно проездом в Нью-Йорке. Мы встретились и полночи гуляли по барам. В тот приезд я была с сестрой, мы останавливались в чайна-тауне. Пишу комментарий под его постом. Пьетро ставит смеющийся лайк. Думала, напишет в личку, предложит встретиться, но нет. Вечером иду на ужин к Дэрину и Мери. Радостный Медведь сбивает чашку из моих рук, кофе льется на ковер.
На следующий день сижу в номере до самого обеда. Пока мылась в душе, поняла, чего не хватает в книге, надо дописать. Душа – это точка пристежки организма к среде. Место крепления. Каким-нибудь местом животные крепятся к своим перцептивным мирам. Скажем, я сейчас соприкасаюсь плечом с потоком теплой воды. Открепляюсь от воды, и тут уже между мной и миром пролегает, прилегая одновременно к двум поверхностям – моей и общемировой – белое отельное махровое полотенце. Темно, на улице льет как из ведра, и что-то периодически гремит, как будто бомбы взрываются. Вздрагиваю каждый раз от этого грохота и бегу к окну. За окном все без изменений – напротив стройка, такой же небоскреб, как и все остальные, только весь еще в синих панелях. На самом деле я ведь никогда не слышала, как взрываются бомбы. Только когда была в Рамалле, ночью, был похожий звук, но это могла быть все-таки не бомба. Снова гремит, снова подскакиваю. Проверяю, есть ли электричество. Если бы что-то случилось, была бы, наверное, сирена. А вдруг всех уже эвакуировали, пока я тут пыталась придумать правильное имя для того ситуативного подсоединения организма к миру, при помощи которого я пыталась объяснить сама себе смысл того, что древние называли душой? Всех эвакуировали, а про меня забыли. Сижу одна на вершине этой безликой башни и не знаю, что делать. Выглядываю в коридор – звучит французская речь. Tout va bien.
После обеда в лобби отеля меня встречают Эмма и Бобби. Эмма докторантка из Новой Зеландии, пишет диссертацию о воде. Бобби из Филиппин. Это он меня пригласил в Монреаль в рамках своего семинара по исследованию сексуальности. Заходим в кофейню, беседуем о психоанализе. Там же появляется Джордан. Вместе идем в один из небольших старых домиков, принадлежащих кампусу университета Макгилла. В домике обои в цветочек теплой расцветки, как будто капитальный ремонт был в первой половине прошлого века. Поднимаемся по скрипучей деревянной лестнице в комнату. Батареи настолько горячие, что приходится сидеть с открытым окном. Пришло человек 20-30. Рассказываю про новую книгу. Ее еще никто еще не читал, по-английски она выйдет только в следующем году, но чувствую, что народ вникает, и мое принципиальное дистанцирование от суждений здравого смысла принимает и поддерживает. Спрашивают, почему я говорю о любви, а не о сексуальности? Потому что бог есть любовь: эта формула, если ее освободить от морали, религии и прочих идеологических аппаратов власти, становится анархическим средством без цели, чистым наслаждением.
После выступления едем на ужин в другом районе города. В такси меня укачивает. Уже лет пять меня укачивает в машинах. Не всегда, но бывает, когда автомобиль движется медленно по пробкам, и его дергает взад-вперед. Особенно укачивает почему-то на определенных маршрутах. Например, по дороге из аэропорта домой, в отель или куда мне там бывает надо. Помню, однажды, еще не то, что до войны, а даже до пандемии так укачало, что пришлось остановить машину. Мы с Димой и Цаплей возвращались, кажется, из Белграда, но может быть и из Скопье. То был один из темных декабрьских дней в Питере, когда не поймешь, какое время суток. Водитель остановился на пустыре у помойки. Вложив два пальца в рот, я склонилась к земле, покрытой засохшими кусками серого льда и черного снега. Под ногами прошмыгнула крыса, царица помойки. Эта сцена выдержана в монохромных тонах и имеет высокую эстетическую ценность. Другой раз мне стало плохо по дороге в аэропорт. Водитель был из Кыргызстана. Он угостил меня куртом – сухими солеными шариками – и все прошло. После начала войны я дважды ездила в Центральную Азию – сначала в Бишкек, а потом на родину, в Казахстан, привозила оттуда спасительные мешочки с куртом – и везде брала их с собой. Всякий раз, когда меня укачивает в машине, я вспоминаю предыдущие свои подобные состояния. Что-то в них есть.
Ужинаем в ресторане высокой французской кухни. Все в черных тонах. Приносят устрицы – холодные, мокрые, противные. Далее следует тартар из сырой рыбы. Потом снова рыба, вдоль нее с одной стороны тонкой полосой пюре из сельдерея, а с другой безвкусная белая пена. «Хочешь попробовать мою?» – У моего собеседника, имя которого уже не могу вспомнить, другое блюдо, но тоже с пеной. Он настолько красивый, что меня, наконец, перестает мутить. Пробую десерт с его тарелки. Говорим о Японии. Его родители оттуда, а сам он в Канаде с детства. Еще за столом Бобби, Дэрин и Эмма. Речь заходит о психоанализе, делимся каждый своим опытом, у кого он имеется. Когда-то я тоже проходила курс психоанализа. Был, скажем так, сложный период, не могла разобраться со своими бесами. Они набегали стаей, сбивали меня с ног и требовали немедленного разрушения всего. Мое настоящее убивала, душила память о прошлом. Помогло ли мне то, что появилась возможность говорить об этом с умным и внимательным человеком? Конечно. В какой-то момент после завершения курса я стала интересоваться окружающим миром больше, чем чернотой внутри себя, и со своими бесами удалось договориться о более-менее мирном существовании. Они теперь как паучки на даче, сидят по своим углам и собирают мух.
В день отъезда из Канады в календаре все еще какие-то встречи. Общение, даже самое приятное, высасывает все силы. Я больше не могу! Мне нужно побыть одной, ну пожалуйста. В полдень выписываюсь из отеля и выхожу на улицу в поисках магазина с едой. Хотела взять фруктов в дорогу, прошла несколько кварталов, но ничего такого не обнаружила. Ветер стал совсем холодным и злым, не получается от него спрятаться, иду по стеночке, закрывая лицо, голову, уши руками. Обедаем с Эммой в маленьком французском кафе за углом, потом вызываю такси, еду в аэропорт. Рейс в Мюнхен задерживается, до вылета еще несколько часов. На стойке авиакомпании мне выписывают новый билет на стыковочный рейс из Мюнхена в Берлин и дают ваучер на 15 долларов: мол, ни в чем себе не отказывайте. В кафе на них можно купить кофе, булочку, маффин. Ничего не хочу. Захожу на пару часов в бизнес-зал, там удобные кресла, полноценный ужин, и можно зарядить телефон. Напротив меня у окна с видом на взлетную полосу мужчина средних лет в ковбойской шляпе и ковбойских сапогах. Принес из буфета бокал красного, фрукты и тарелку с сыром, поставил рядом с собой на маленький столик и фотографирует себя на фоне этой композиции на айфон при помощи палки для селфи. В глаза бьет яркий белый свет, кричат дети. На посадке нахожу пару свободных кресел в хвосте самолета, обложившись подушками, сворачиваюсь на них как ракушка и сплю до самой Германии.
Пересадка в Мюнхене изнурительная, но как-то я с ней справляюсь, и в самолете до Берлина внезапно дописываю статью про пчел. Интересно, откуда взялись силы? Но их хватило ненадолго. Из аэропорта меня везет водитель по имени Джихад. Через полчаса в машине снова укачивает. «Живете здесь, или в гости к кому-то?» Живу. Ой как плохо! Открываю окно. Штраусберг, так называется наш городок. Страусиная гора. Правда, здесь нет ни гор, ни страусов. Хотя – вот что-то похожее на гору, какая-то возвышенность в лесу – ковер из листьев уходит вверх и начинает съезжать вбок вместе с дорогой. Домики пошли, скорее, скорее, вот и наш. Выползаю из машины. Какой же тут свежий и чистый воздух, даже не верится. В маленьком нижнем окошке входной двери уже нарисовался Джорджио. Открываю, приветствует, сразу намекая на покормить. Андрей еще на работе. Падаю на диван в гостиной, думая о том, как хорошо бы было выйти во двор и посидеть там какое-то время, просто подышать, но нет сил противостоять гравитации. Так и лежу, глядя, как на меня валится потолок, и в то же время радуясь, что дома. Андрей приходит с работы где-то через полчаса. Заказываем еду из индийского ресторана. Хорошая еда лечит.
Ноябрь 2024