Разговор 27. «Диббук»
Из «Стасика» в «Новую оперу» – либретто – либреттисты – dream team – клавир vs партитура – Ан-ский – синопсис – хоррор – этнографичность – катарсис – перемена участи
6 июня 2021 года
Санкт-Петербург
Коломна
Начиная с «Детей Розенталя» в вашу жизнь пришли крупные театральные заказы, которые с тех пор не прекращаются. Это как-то повлияло на ваш подход к сочинению музыки?
Повлияло в том смысле, что список сочинений теперь увеличивается намного медленнее, большую вещь пишешь годами.
Заказ на оперу «Диббук» поступил от Антона Гетьмана — тогда директора Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Что произошло, когда он ушел оттуда и возглавил «Новую оперу»?
Мне позвонил новый директор «Стасика» Андрей Борисов и уточнил, что «Диббук» переезжает в «Новую оперу», о чем было достигнуто между театрами соответствующее соглашение.
Вы огорчены сменой площадки?
Нет, отчего же? Я думаю, в «Новой опере» «Диббуку» будет уютнее. Но существенной разницы нет.
Зал там почти вдвое меньше.
Меня это не касается. В штате «Новой оперы» состоит Богдан Волков, и вероятность того, что он будет петь главную партию, выше, чем если бы это было в МАМТе. Черняков, правда, сам выбирает актеров (надеюсь, он не привезет в «Новую оперу» Анатолия Кочергу).
Либретто Марии Степановой вас вдохновляет?
Либретто прекрасное. Конечно, мне пришлось его подретушировать; для Степановой, как и для Владимира Сорокина в свое время, «Диббук» стал первой попыткой в этом жанре. Дело в том, что русскоязычных либреттистов как класса, как биологического вида, не существует. Нам известны имена соавторов Бриттена — Рональда Дункана, Уильяма Пломера, Майфенви Пайпер. Они не занимали верхних строчек литературных хит-парадов, но мы примерно представляем себе их IQ, их уровень понимания того, что нужно композитору. Я мог бы пригласить более-менее опытного сочинителя, он написал бы нужное количество строк требующимся мне стихотворным размером, только вряд ли это были бы непошлые строки. Так что выбор либреттиста — неопытного, но редкостно талантливого, — был правильным. Машин текст простой, невычурный, однако работать с ним сложно. Степанова почти не использует традиционную квадратную строфу — пожалуй, только в прологе и в финалах обоих актов есть рифмованные стихи. Помните вечер «Петя и волки» в Музее Прокофьева? Она читала там нечто похожее на эти финалы — стихи из книги «Киреевский».
Мне понравилось, что, рассказывая о себе, Степанова смотрела в пол, а читая стихи, в потолок, — но, кажется, ни разу не посмотрела на людей.
А зачем на них смотреть? Разумеется, в частном общении она, как всякий человек, смотрит на собеседника.
У Степановой своеобразные дикция и интонация — характерно московские, как мне кажется.
Мне тоже так кажется, но мы с вами обращаем на это внимание, потому что мы не москвичи. Эта интонация различается у интеллигентных москвичек разных поколений; у тех, кому сейчас было бы девяносто (я общался с ними двадцать, тридцать лет назад), она другая, но есть и нечто общее. Вы заметили, какой был на Маше великий пиджак? Вы ведь в этом разбираетесь.
Не разбираюсь, но величие почувствовал: все время думал, как же ей сказать, что сзади прилепилась клеенчатая желтая наклейка.
Это Maison Margiela.
На мой взгляд, поэтика Степановой далека от вашей. Но, может быть, это как раз хорошо для совместной работы. У нее много про русское бедное, плацкарты всякие…
Да, она потрясающе работает с этой темой. Помню про метро и электричку из «Киреевского»:
Там душа играет лещиком
И до раннего утра
По составам крутят Лещенко,
Льва меняя на Петра.
Это блестяще. Так же как рифма «Ходорковский — Хворостовский», ожидаемая, как «роза». Великие стихи.
Но ведь оперное либретто обычно умирает в хорошей музыке.
А музыка своим чередом умирает в режиссуре и сценическом дизайне, так, что ли? В нашем случае я в этих смертях не уверен. Лёша [Гориболь] тревожится, что в «Диббуке» не будет хитовых мелодий, ударных моментов. Его опасения не лишены оснований: я снова, как почти пятьдесят лет назад в «Бедной Лизе», взял курс на «Пеллеаса». Хочу сделать что-то монотонное, беспробудно мрачное. Первый акт я сейчас отложил в сторону, забыл о нем… В общем, риск. Моя музыка не соответствует ожиданиям публики, которая с воодушевлением внимает Кайе Саариахо и Джорджу Бенджамину.
При этом вы прекрасно понимаете, что, если режиссером станет Черняков, для оперной аудитории это будет важнее любого либреттиста.
Прекрасно понимаю.
Вы уже написали больше половины оперы. Простите, что спрашиваю преждевременно, но «Диббук» получается круче «Детей Розенталя» или слабее?
Круче, конечно… Хотя, нет, погодите: в каком смысле круче?
Ну вот в прямом.
В «Детях Розенталя» есть грув и драйв, есть вполне блестящие эпизоды. В «Диббуке» блеска никакого нет. Это история тишайших людей.
Интересно: я часто слышу от вас, что жизнь идет к закату — энергии меньше, композиторский дар иссякает. Но сейчас вы сказали, что «Диббук» сильнее «Детей Розенталя».
Нет, я так не сказал. Просто «Дети Розенталя» — законченная вещь, я знаю, где там слабые места. А где изъяны в «Диббуке», пока не знаю.
***
9 октября 2022 года
Хайфа
Добрый вечер, Леонид Аркадьевич.
Шалом.
На какой стадии сейчас опера?
Я закончил клавир два месяца назад — и пока медлю с оркестровкой. Судьба проекта остается неясной. Мой заказчик по-прежнему настаивает на том, что опера должна быть представлена в 2025 году в Москве. Наша dream team развалилась. Режиссер Дмитрий Черняков с декабря 2021 года находится за пределами Российской Федерации и возвращаться, кажется, не собирается. Либреттист Мария Степанова тоже находится за пределами Российской Федерации. Вскоре после начала войны «Financial Times» опубликовала ее эссе о Катастрофе — и в нем она не то чтобы одобряет действия партии и правительства. Богдан Волков уехал. Была у меня мечта позвать на роль Леи изумительную украинскую певицу Ольгу Кульчинскую, но сейчас это невозможно. Из всей нашей бригады на местах оставались только директор театра Антон Гетьман и главный дирижер Валентин Урюпин, но и Урюпин исчез с горизонта. Конечно, незаменимых у них нет… В общем, я решил не приступать к работе над партитурой.
Из-за распада команды?
Не только. Участь моя переменилась, появились новые творческие задачи.
А контракт не обязывает вас закончить оркестровку?
Я получил аванс, предусмотренный трудовым соглашением, но мой договор с МАМТом аннулирован, а новый, с «Новой оперой», не подписан. Формально у меня нет обязательств перед государством. Но есть человеческие обязательства перед Антоном Гетьманом.
Если, скажем, через три года в прекрасной России скорого будущего «Новая опера» захочет поставить «Диббука», вы не забудете свои инструментовочные задумки?
Нет, надеюсь.
А вообще бывает, что в процессе инструментовки вы добавляете гармонические или мелодические элементы, которых не было в клавире?
Довольно часто. Партитура «Диббука» будет сильно отличаться от клавира. Покойный Саша Ведерников предложил обустроить оркестр таким образом, чтобы большая струнная группа находилась в яме, а видовые инструменты (не только дерево и медь, но и, скажем, аккордеон) — на сцене, сужая пространство для театральной игры. Возможно, я так и сделаю… Есть, кроме того, кое-какие идеи, референсы, связанные с музыкой Шаррино, его оркестровкой Джезуальдо — не оркестровкой, а рекомпозицией, демонтажем.
Когда вы пишете клавир, то есть, собственно, сочиняете музыку, вы слышите в голове оркестровое звучание?
Иногда слышу, иногда нет. В некоторых случаях — вы знаете о моей любви к унисонам — мне нужен только один голос (что в клавире, что в партитуре), дублирующий вокальную строчку. У Мусоргского так бывает.
И у Пуччини. В любом случае опера сложилась. Музыка написана.
Будем считать это хорошо разработанным эскизом.
Вы удовлетворены результатом своей работы?
Процентов на восемьдесят… пять.
Расскажите о первоисточнике.
Семен (Шлойме) Раппопорт (литературный псевдоним С. Ан-ский) написал пьесу «Диббук, или Между двух миров» во время Первой мировой войны. Self-made man из еврейского местечка, он сделал блестящую карьеру литератора, журналиста, переводчика, культуртрегера. Некоторое время Ан-ский работал секретарем у анархиста Петра Кропоткина, то есть имел косвенное отношение к политике. Но нам он важен как этнограф. Заручившись поддержкой властей, Ан-ский организовал несколько экспедиций по штетлам Украины и Белоруссии, возможно, Польши. Сюжет о диббуке — одна из легенд еврейской культуры рассеяния, повествующая о духе умершего, который вселяется в тело живого человека. Сегодня его пьеса кажется устаревшей и слишком длинной. Написана она по-русски (эту версию обнаружили совсем недавно), но потом переведена на идиш самим автором. Пьесу начали ставить уже после смерти Ан-ского — в том числе и в Советской России. Она не была бестселлером, но со сцены не исчезала. На этот сюжет написано несколько опер, мюзиклов и балет Бернстайна. В 2014 году я увидел «Диббука» на драматической сцене — в театре «Гешер» в Тель-Авиве, спектакль довольно хороший. Но особенно сильное впечатление произвел на меня фильм, поставленный в Польше накануне Второй мировой войны.
Изложите сюжет оперы, пожалуйста.
В двух словах сюжет такой. В неназванный еврейский городишко приезжает из Петербурга Этнограф с сыном. Этнографа придумала Маша, его нет в оригинале; это пародийный портрет самого Ан-ского. Время действия у Степановой не определено, вроде бы накануне мировой войны, но какой именно, непонятно. Ясно только, что конец света не за горами. У местечковой синагоги петербуржцы встречают богатого торговца Сендера, который приглашает их к себе. В его доме они знакомятся со свояченицей Сендера Эстер и дочерью Леей. Лео, сын Этнографа, поражен красотой Леи и деликатно дает понять, что хочет на ней жениться. Вопросы Этнографа (Степанова использует вопросы из подлинной социологической анкеты, разработанной Ан-ским и его соратниками по экспедиции) кажутся Сендеру слишком мудреными, он предлагает Этнографу встретиться с Хононом, его приемным сыном. Хонон — студент иешивы, он искушен в Торе и каббале, всяческой еврейской эзотерике. Но сначала Сендер сам встречается с Хононом — непонятно где, на задворках чего-то — и рассказывает о предложении Лео, о выгодной партии для Леи. Хонон не может утаить от Сендера, что с детства любит Лею, что только он может сделать ее счастливой. Между ними происходит жуткая ссора. В следующей картине (вижу, что в двух словах пересказать не получается) Хонон приходит к Лее с Эстер, просит девушку поговорить с отцом, но Лея не произносит ни слова. Ее намеренное безгласие — в разговоре с петербуржцами она также не принимает участия, на вопросы Лео вместо нее отвечает Эстер — никак не объяснено, но можно предположить, что такой модус поведения связан с ее религиозностью, с традициями общины. Хонон уходит, и больше никто не видит его живым. Далее следует короткая интермедия на мотив «Мапней ма» — это нигун, хасидская религиозная песня. Мой коллега Евгений Хаздан, знаток еврейской традиционной музыки, сказал мне, что все, кто писал музыку для «Диббука» в драматическом театре, использовали эту мелодию. Я из суеверия поступил так же.
Обстоятельства смерти Хонона неизвестны — «будто с огромной упал высоты». Последняя картина первого действия — похоронный обряд, во время которого кантор поет кадиш, поминальную молитву на арамейском, ему вторят старики; фрагменты кадиша чередуются с куплетами мальчиков, поющих жестокий, жесточайший романс по-русски.
Второй акт открывается сценой, предшествующей свадьбе Леи с сыном Этнографа. Лея в отчаянье, в параличе.
Лео она не любит?
Абсолютно. Она выходит замуж, повинуясь воле отца. Начинается свадьба, обряд усаживания невесты, музыкант на плохонькой скрипочке играет приличествующую случаю мелодию. Вот уже специальный человек читает брачный договор, вот Лео ритуально клянется в любви и верности, — и вдруг Лея начинает говорить (то есть петь) мужским голосом. Мой уважаемый коллега, израильский композитор Иосиф Барданашвили, по странному совпадению тоже написал оперу о диббуке (на иврите). Я спрашивал его, как он решил эту проблему, он сказал, что никак, Лея просто поет своим голосом. У меня иначе: реплики, которые Лея поет от лица Хонона, точечно, буквально по слогам, распределяются между двумя певцами. Таким образом я увеличиваю ее диапазон по крайней мере на октаву.
А как эта «скрытая полифония» будет оформлена сценически? Хонон встанет за Леей?
Не знаю, это решит режиссер. Можно, например, показать его мерцающую голограмму, можно вообще Хонона не прятать — видим же мы актеров, управляющих марионеткой. Любой трюк возможен, но не обязателен. Итак, присутствующие, осознав, что имеют дело с диббуком, в ужасе разбегаются. Следующая картина — дуэт Леи и Хонона. Они безгранично счастливы, «я в тебе, ты во мне, нас ничто не разлучит». Они считают себя мужем и женой. Невозможно представить себе более полного слияния, это самадхи, в сравнении с которым любовь земная (секс так называемый) не стоит ничего. Но Хонон, существо потустороннее, предчувствует скорую разлуку. В город приезжает многоуважаемый реб Шлойме Тартаковер и в присутствии десяти богобоязненных евреев в белых одеждах под звуки шофара проводит обряд изгнания диббука. С третьей попытки ему это удается. Пришедшая в себя Лея проклинает присутствующих и дает обет молчания. Предпоследняя краткая сцена — интермедия, монолог Лео, покидающего городишко. В заключительной картине Лея приходит на кладбище, где пытается наладить контакт с почти истаявшей тенью своего возлюбленного… я, впрочем, не уверен, что это кладбище, скорее, некое метафизическое пространство — как в «Тристане».
Есть ли в вашей опере жанровые признаки хоррора?
Хороший вопрос. Мне кажется, в ней есть нечто от оперы, которая меня очень вдохновляла — я имею в виду «Замок герцога Синяя Борода». Опера Бартока написана в 1911 году, но в ней уже содержатся элементы протонуара, предвосхищение жутковатых оперных сюжетов 1920-х годов.
В вашей опере есть похороны и свадьба — два ключевых обряда, которые во многих традиционных культурах схожи между собой. Первая половина свадьбы зачастую подобна прощанию, потому что прежняя жизнь невесты кончается: ее нужно похоронить, чтобы она заново родилась. И тогда начинается вторая, праздничная половина обряда. Точно так же в похоронах есть траурная часть, а затем во многих традициях начинается праздник, призванный избавить покойника от посмертных страданий. У вас есть рифма между двумя обрядами?
Нет. Сцена похорон Хонона решена либреттистом очень радикально, и я прилежно шел за текстом. Свадьба сделана более традиционно. Есть еще и третий обряд — экзорцизм. Мы со Степановой ассимилированные, «неправильные» евреи, у нас не было ни намерения, ни соответствующего образования, чтобы сочинить этнографическую оперу и старательно воспроизвести все ритуалы.
Драматургически эти сцены являются держащими конструкцию?
Безусловно. Шестая (похороны), восьмая (свадьба) и десятая (изгнание диббука) картины — массовые сцены, чередующиеся с камерными.
А финал, получается, morendo, как вы любите?
Да.
Когда большое произведение кончается долгим morendo, это всегда вызов самому себе: есть риск растерять слушательский/зрительский энтузиазм. Как вам кажется, ваш финал с точки зрения музыки и драматургии получился сильным?
Не знаю. Liebestod — это сильно или не сильно?
Сильно.
Увы, у меня, как вы знаете, нет и не может быть вагнеровского пафоса, вагнеровского жира. В «Диббуке» финал очень печальный: из-за кулис доносятся голоса детей и стариков, поющих жестокий романс из финала первого акта.
Есть ли в «Диббуке» лейтмотивы?
Можно сказать, что есть, но эти устойчивые мелодические фигуры или цепочки аккордов не закреплены намертво за конкретными персонажами.
Ваша опера национальна или интернациональна? Нужно ли для полноценного ее восприятия специальное погружение в контекст?
Слава, в глобальном мире давно уже нет культурного мейнстрима, нет универсально доступных предметов. Даже Микки-Маус, даже «интуитивно понятный интерфейс» нуждаются в комментариях, что уж говорить о «Богеме». Национальное, интернациональное — это какие-то устаревшие бинарные оппозиции XIX века. Можно с осторожностью говорить об этнографическом компоненте той или иной оперы, но это вовсе не означает, что восприятие «Проданной» или «Царской» невест требует дополнительных усилий в сравнении, например, с «Трубадуром». С «Диббуком» пока дело обстоит следующим образом: как я ни старался сделать что-то максимально не похожее на «Йентла» или «Скрипача на крыше», пресловутая Jewishness так или иначе сквозь него прорастает. Повествуя об униженных и приниженных, невозможно обойтись без тотального минора с множеством пониженных ступеней. Таким образом неизбежно возвращаешься к Шостаковичу, «великому еврейскому композитору».
В общем, ваша опера депрессивна.
Но, смею надеяться, не скучна.
А катарсис там предполагается?
О боже, опять катарсис, опять Курентзис. Я недавно посмотрел (на скорости 1,5) инициированный коллегой Алексеем Ретинским диалог, в котором я и сам принимал участие вместе с Николаем Комягиным из «Shortparis» и нашим любимым Теодором. Так же, как и в вашем с ним интервью, маэстро говорил о катарсисе, об изнурительном очищении через слезы и сопли, боли и судороги. Ну да, в опере есть сцена изгнания беса, но моя музыка все-таки не так убийственно серьезна. В «Диббуке» есть что-то детское.
Страшная сказка на ночь?
Отчасти… Вы видели замечательную оперу Йорга Видмана «Вавилон»? Вот где настоящий театр для взрослых, вот где ужасы вселенские.
В поиске исторических аналогий я вспомнил о «Русалке» Даргомыжского: там ведь тоже посреди свадьбы откуда ни возьмись раздается голос — умершая Наташа проклинает Князя.
Извините, совершенно не помню «Русалку» … Вообще, с какой стати мы делим шкуру неубитого медведя? «Диббук» навряд ли будет поставлен.
Может быть, появится белоэмигрантский оперный театр где-нибудь в Берлине.
У меня были кое-какие поползновения на этот счет, робкие разговоры с друзьями, давно живущими заграницей и делающими вполне успешные карьеры. Мне нужен кто-то могущественный и влиятельный, кто может стать ключевой фигурой, которой мой «Диббук» зачем-то очень понадобится… В одной беседе промелькнуло слово «Острава». Какая Острава? Где это? Мне подавай хотя бы Дюссельдорф. Проблема в том, что моя мерцающая идентичность — русскоязычный украинский еврей, проживший пятьдесят лет в Петербурге, новый репатриант и гражданин Израиля — никого не волнует. Я остаюсь токсичным русским.
Из готовящейся к печати книги «Десятников. Разговоры с Тимофеевым. 2019–2021»