30.05.
Просыпаюсь в семь утра, поезд проезжает предместья Рима. Ура, скоро Неаполь! Город, в котором живет дьявол. Почему, кстати? Спрашиваю у ChatGPT. Отвечает, что о Неаполе так говорят по целому ряду причин. Не только из-за вулкана, к кратеру которого колдуньи водят по секрету своих людей, но еще и потому, что всем заправляет гоморра.
Вполне приличный отель совсем рядом с вокзалом, буквально в двух шагах. Как и следовало ожидать, мой номер будет готов после обеда. Зато уже можно позавтракать, и очень неплохо. Отдаю вещи на хранение и возвращаюсь на вокзал, нахожу там микро-офис по продаже экскурсий и беру билет на автобус, который сначала везет до Помпей, оттуда через пару часов до Везувия, а еще через пару часов обратно в Неаполь. Да, галопом. Да, в толпе туристов. Но я мечтала увидеть эти два места, а времени у меня всего один день. Сама после ночи в поезде соображаю плохо, качает, кружится голова. Что, если мне станет плохо в поездке, что если голову напечет?
К туристическому ваучеру прилагался еще аудиогид, но что-то пошло не так. Программа не загрузилась, и как мне ориентироваться в Помпеях? Где что? То и дело попадаются маленькие группы с живыми экскурсоводами на разных языках. Иду за толпой, пристраиваясь то к одной группе, то к другой. Каменные узкие улочки, уютные дворики, на которых растут маки, много маков, все как живое. С большой площади сворачиваю на ту, что поменьше. Вижу три человеческих фигуры в стеклянных боксах. Люди, замершие в очень странных, мучительных позах – такими застала их смерть. Кто-то, кто побогаче, успел покинуть город, но большинство погибло. Одни задохнулись, другие сгорели заживо, третьи погибли под завалами. В отдельной секции два скелета, которые кажутся небольшими. Люди в то время были меньше ростом – поясняет французский гид.
Сворачиваю на одну из многочисленных улочек. Вот печи, на них пекли что-то вроде пиццы. Таких местечек много, жители Помпей любили общепит. Слева большая вилла, в которой уже толпятся туристы. На входе большая фреска с изображением Приапа, взвешивающего на весах огромный красный член. Сантиметров, наверное, сорок. Острая головка как шляпка ядовитого гриба. Брожу по вилле, разглядывая другие фрески с изображениями различных мифических и бытовых сюжетов, людей и животных. Отдельного внимания заслуживает маленькая тайная комнатка, на стене которой три откровенно эротические фрески. От одной не могу оторваться: на ней пара, женщина сверху. У нее большая попа в форме груши. Возбуждаюсь и вдруг вспоминаю о тех скрюченных фигурах на площади. Секс и смерть, как все рядом. Счастье и тлен. Выхожу на улицу, иду вдоль каменных стен и не могу сдержать слезы. Солнце печет со всей жестокостью. Синева неба. Маки. Головокружение. Хочется здесь остаться, как будто это не чужой, как будто мой город снесло огненной струей.
Возвращаюсь к автобусу. Это, надо сказать, большой туристический автобус, и в нем мы едем до какой-то остановки, на которой выходим и пересаживаемся в другой – смешной, маленький драндулет с клеенчатыми окнами. Он уже везет нас по серпантину к подножию Везувия, на высоту 1000 метров, и еще столько же нужно пройти пешком. Здесь уже прохладнее. Хорошо, что взяла белую кофточку с капюшоном. Причем не я одна так думаю. «Какая хорошая кофточка, вам в ней тепло, не продувает?» – спрашивают меня по-французски две женщины в очереди в туалет. Очередь кажется бесконечной. Женских кабинок всего две, и в одной не закрывается дверь. В маленьком киоске на входе выпиваю чашечку эспрессо. Надо же, какая мимикрия, я же его никогда не пью, я же люблю как американка, ходить с огромным стаканом американо!
Подъем совсем не сложный, идут даже старички и дети. Справа по курсу открывается чудесный вид на открытое синее море и остров Капри. Чистое небо. Взявшись за перила, случайно поранила палец, пошла кровь. Слизываю. Как бы не упасть тут в обморок. В добавок еще другое кровотечение. Формально это менструация, но по факту катастрофа, что-то надо делать, я теряю слишком много крови. Короче, восхождение на Везувий совершаю буквально истекая кровью со всех сторон, при этом все еще продолжая думать о сексе и смерти, а также о том, что за странный мрачный восторг охватил меня в Помпеях.
Снова как будто бы влюблена, но в кого? В данный момент у моего влечения множественный, собирательный объект. Однажды, сто лет назад, во время секса мне пришло откровение. Физически я была с одним мужчиной, но метафизически с бесконечным множеством. Реально тогда на какой-то миг забыла, с кем я, как его имя. Просто огромный многоликий демон овладевал моим телом. Может, это такая адаптированная, полиандрическая версия платоновской красоты самой по себе? Надо будет об этом написать.
За подобными размышлениями поднимаюсь к кратеру вулкана и понимаю, почему Жорж Батай называл его «солнечный анус». У него действительно какая-то такая форма. «Ясно, что мир чисто пародиен, иначе говоря, все, на что ни посмотришь, есть пародия чего-то другого или то же самое в разочаровывающей форме». На спуске стараюсь не расплескать кровь. Хочется мороженого, но в единственном киоске у входа только чипсы, шоколадные батончики и маленькие черные фигурки из лавы. Фигурки распятого Христа.
Вернувшись в Неаполь, принимаю душ и валюсь с ватных своих ног в белые отельные простыни, но тут приходит сообщение от М. – пора идти на ужин! С М. последний раз виделись в Лиссабоне в декабре. Ужасно рада. Оседаем в одном из туристических ресторанчиков прямо рядом с отелем. Ресторанчик не очень, зато Майкл потом ведет меня по старому городу, который оказывается совершенно сумасшедшим. Вальтер Беньямин писал, что Неаполь «пористый». Так оно и есть. По узким улочкам, над которыми сушится разноцветное белье, носятся мотоциклы. Свернув на любую из таких улочек, понимаешь, что это какой-то лабиринт. У каждого участка лабиринта свой секрет. Еще здесь поклоняются Марадоне. Тут и там небольшие уличные алтари с его портретами в нимбах. Святой Диего, пошли мне хорошую работу?
2.06
Самолет Турецких авиалиний садится в Питере в 4 утра. Ночной перелет дался как-то совсем легко. Глубокий вдох. Мне не страшно. Из окошка погранконтроля ласково глядят серые таможенные глаза. Выдох. На улице совсем светло. Как я соскучилась по белым ночам! Водитель по имени Рудольф открывает дверцу черного мерседеса и везет в город. По дороге рассказывает про какое-то специальное место в Ленобласти, где можно увидеть одновременно и солнце, и луну. Название места ничего мне не говорит, слышу его в первый раз, запомнить не получается, записать нет сил. Еще больше стало высоченных домов. Уже отвыкла от такой архитектуры. Рудольф помогает поднять до двери чемодан и сумку с подушками (еще из Копенгагена с ними таскаюсь). В квартире все без изменений, как будто не уезжала. Вкусвилл доставляет еду уже буквально за полчаса. Подключаю воду, умываюсь и заваливаюсь спать.
3.03.
Сломался бойлер. Засада в том, что у него нет отдельного крана, то есть его нельзя просто выключить так, чтобы осталась только холодная вода. Остановить потоп можно лишь полностью перекрыв воду в квартире. Договорилась с А., что он придет и все починит, а пока так: когда нужно воспользоваться душем, раковиной или унитазом, укладываю в районе бойлера разнообразные тряпки, подставляю ведро и быстро включаю воду. Тут же начинается потоп. Уровень не критичный, не заливает, просто бесит. Быстро сделав все, что нужно, снова перекрываю воду, собираю и выжимаю все тряпки.
Свернула и задвинула в угол любимый иранский ковер. Как бы его отвезти в Берлин? Весит он килограмм пятьдесят. Гипотетически, можно докупить в Турецких авиалиниях дополнительное место багажа, затолкать его в какую-то мега-сумку на колесиках, найти какого-нибудь мужика, чтобы помог спустить из квартиры до такси и так далее. Но чтобы задекларировать ценность, надо заказывать экспертизу. Моя внутренняя казашка ценит ковер не только как вещь, но и как средоточие смысла и способ собирать бытие. Ковер это бесконечность, фрактал, единение глубины и поверхности.
5.06
Ходила до обеда на тренировку. Потом гуляли с Ж. по Петроградской стороне. Когда шли по набережной Карповки, полил дождь, сначала небольшой, потом все сильнее и сильнее. А мы без зонта. Гулять под летним дождем без зонта весело и романтично, это все знают. Посидели в кофейне на Большом проспекте. Ж. взял фильтр-кофе, а я выпендрежный РАФ с кедровыми орешками. В Европе нет никакого рафа. Мне нравится дружить с Ж. Провожаю его до остановки трамвая на Горьковской, не замечая, что промокла до ниток, а потом иду на выставку Г., приехавшей по случаю из Амстердама.
В небольшой галерее петроградского дворика родные и знакомые лица. Уже сто лет не была на выставках в Петербурге, а зря. Уехавшие думают, что тут ничего не происходит, что все зетанулись или тихо сидят по углам. Но это, конечно, оптическая иллюзия. Искусство нельзя просто взять и отменить. Это такая же витальная форма, как и у многих животных, например, игра. Хотя в неволе животные чахнут и могут перестать играть. Вспоминаю историю из зоопарка во Львове, когда во время бомбежки лев разбил лицо о прутья клетки.
Г. выставляется вместе со своей мамой, тоже художницей. В диалоге художниц двух поколений неожиданная общность тем. Я всегда любила искусство Г. – картины, инсталляции. Но эта выставка какая-то особенно трогательная и личная, она задевает меня за живое. У нас с мамой нет такого творческого диалога. Могла бы я организовать что-то подобное? Наверное нет. Сколько себя помню, все время убегаю от мамы. Я вообще убегаю от тех, кто меня любит.
После выставки идем в мастерскую к Г. Последний раз была здесь на Новый год, кажется, в 2019-м. То есть, получается, еще до всего – до войны и даже до пандемии. Выходим курить на крышу, смотрим на дивное сиреневое небо. Возвращаюсь домой теплой ночью, на Петроградке цветет сирень.
10.06
Забираюсь на крышу 20-этажного дома по внешней пожарной лестнице. Стены и крыша дома из белых плит. Светит яркое солнце. Съедаю яблоко и боюсь бросить огрызок с такой высоты. Кладу на белую плиту, пусть его съедят птицы. Страшно упасть, и на лестницу вниз обратно уже почему-то не выбраться. Прыгать слишком высоко. Может, попробовать оттолкнуться и полететь? А вдруг это не сон?
Наконец-то городские дела более-менее сделаны и можно ехать на дачу. Перехожу Литейный мост вместе с марширующими строем курсантами. У ворот военной академии красивый солдат лениво машет метлой. На Финляндском вокзале людно, но все же не такое столпотворение, как по выходным. Лента досмотра багажа, новые автоматы по продаже билетов. Надо снять немного налички, вдруг пригодится. Банкомат тоже новый модный, в Европе таких не видела. У банкомата мужчина без руки, с плеча свисает какой-то катетер, капает коричневая кровь. Меня начинает мутить, голова кружится, отворачиваюсь, а там тоже увечные, на костылях, без ног.
Покупаю кофе в маленьком ларьке слева от турникетов, иду на Ласточку. Какой-то длиннющий поезд. Вернее, это не один, а целых два сцепленных поезда, и все равно всем не хватает мест. Кто успел, тот и сел – остальные стоят до самого Зеленогорска. На подъезде к Выборгу слышу разговор двух пожилых женщин. «Видишь трубу? За ней красивый храм. В туалет в храме сходим, там хороший, чистый. На вокзале не надо». Это они верно заметили – в очередь к вокзальному туалету выстраивается вся гигантская электричка. Я тоже выстраиваюсь.
Погода теплая, солнечная, в голубом небе белогривые лошадки. Опять апокалипсис не состоялся. Иду в Ленту, закупаюсь, созваниваюсь с Жорой, он подхватывает меня с сумками у магазина и везет в Лебедевку. Участок весь зарос одуванчиками, снытью, куриной слепотой. Раньше все время приезжала в начале мая, еще до того, как зацветали деревья, а в этот раз вот так вот.
В доме ничего не изменилось. Даже чисто внутри. Только засохшие огромные осы разбросаны по ковру. Мама то и дело звонит и напоминает, что нужно сделать то и се.
Насыпала корма, поставила под крыльцо. Почти тут же нарисовался Яшка. Уже года три к нам прибегает есть. Получается, с начала войны. Не кот, а шакал какой-то: глаза затянуты мутной пеленой, язык свисает – видимо, нет нижних зубов, хребет торчит, исхудал за зиму, как и все живущие в садоводстве многочисленные дикие кошки. Зимой они охотятся на птиц, летом прикармливаются у дачников, но в руки не даются. Яшка довольно агрессивный, его все гоняют, поэтому и он избегает людей. Выхожу, чтобы подложить ему еще вискаса из паучей. Яшка убегает и прячется. Возвращаюсь в дом, и снова он тут как тут у кормушки – ест быстро, пока не забрали. Интересно, выйдут ли вечером ежи?
В печи и камине зола еще с осени. Очищаю, собираю золу в ведро, открываю заслонки. Закладываю в печь березовую стружку, поленья, разжигаю. Сразу же появляется тяга, характерный шум, дым пошел из трубы. Березовые дрова под домом за зиму хорошо подсохли, горят дружно и ярко. Топить печку – мое любимое занятие на даче. Хорошо чувствую огонь, когда надо подкинуть, когда подровнять кочергой, когда немного прикрыть заслонку, когда добавить или убавить поток воздуха снизу. Еще люблю, пока заложенные в камин дрова разгораются, сидеть рядом и с приготовленных новых дров снимать кору.
Вечером из-под крыльца выбирается еж. Опрокидывает лоточек с остатками недоеденного Яшкой корма, ест и пыхтит. Поднимаюсь в спальню, проверяю, нет ли пауков на стене за плюшевым ковриком со сказочным зеленым павлином. Впрочем, если бы и были, пусть бы они там и сидели на правах древних духов, хранителей этого дома. Засыпаю под дальний шум поезда, как в детстве у бабушки с дедушкой в Сибири.
14.06.
Позавчера А. привез маму, Лену и кошек. Каким-то образом ему удалось их заговорить и заманить в переноски. Ася сразу стала выходить, выгибается как балерина, Кети прячется то в диване, то на втором этаже. Вчера топила баню на троих. Париться нельзя, но дубовым веником все равно брызгала на камни. От этого запаха проходят все болезни, включая полное безумие.
А сегодня отмечаем мамин день рождения. Много суеты, но и весело в нашей женской компании. Оказывается, к в Лебедевку теперь ездит доставка из Перекрестка. Заказала черешню, персики, шампанское, торт сметанный, миндальные круассаны и три букета по пять пионов. Один букет даю Лене, другой Жоре, который приехал чистить крышу от хвои. Входим в домик все втроем, и каждый дарит маме по букету. Мама же крутится на веранде, готовит бешбармак. Правда, специального теста не было, пришлось заменить лагманной лапшой, но когда мама готовит что-то из казахской кухни, важна не строгость рецептуры, а величие духа. Обедаем во дворе у бани за круглым столом, который Жора заблаговременно шлифанул.
Из новостей: Израиль напал на Иран. Знакомая пишет из Тегерана: очень страшно, громыхают бомбы. У кого есть деньги, уезжают из города, а что делать обычным людям?
Логика превентивной атаки: якобы если бы не Израиль, то Иран бы сам напал первый, и не просто напал бы, а использовал бы ядерное оружие. Конечно, режим Аятолл это жуть полная. Когда кто-то надеется, что у нас в России скоро все закончится, я вспоминаю о том, что этот кошмар там длится уже более сорока лет, и что не так давно там началась революция. Люди выходили и выходили на улицы. По ним стреляли – а они снова выходили. Очень много людей погибло, но революция все равно провалилась. Однако то, что в Иране людоедский режим, никак не оправдывает израильской агрессии, ибо там режим тоже так себе, мягко говоря. Швыряется бомбами направо и налево.
Недалеко мы ушли от первобытной орды. Государства, возглавляемые некрасивыми, злобными, жадными альфа-самцами, одно за другим втягиваются в воронку бойни, где за их шкурные интересы гибнут мирные люди и другие животные.
А вот что Косилова пишет в «Бессилии»: «Прежде всего – мир, недопустимость войн. Однозначно, полный пацифизм. И второе – прозрачность границ, свободный проезд для жителей всех стран в другие страны. В XXI веке уже давно не место национальным государствам».
21.06.
Готовясь к симпозиуму о революционной любви, неожиданно написала короткое эссе с похвалой разврату. Пока писала, поняла, что есть два способа антифашисткой жизни – сублимация (культура, по Фрейду) и десублимация (свободная сексуальность). Эти стратегии хороши как вместе, так и по отдельности. Как только задумываюсь о любви, всякий раз на ум сразу приходит и война. Наш серый фон пытается растворить в себе фигуры желания.
Похолодало, льет дождь. В доме течет крыша. Интернет в Петербурге и Ленобласти глушат из-за украинских дронов. Угроза безопасности, так это у них называется. Ухожу в баню, там хотя бы немного ловится. Безопасность и есть главная угроза. Угроза космическому порядку, хаосу, эросу, легкими ножками скользящему по млечному пути. Слава богине, из холодного предбанника получается выйти в зум. Белые кружевные занавесочки, в углу сушится крапива. Снаружи, правда, страшный шум – приехали пилить больные деревья. Пятидесятиметровые ели валят частями, начиная с верхушек. Бревна, падая, сотрясают землю. В окошке зума огромный полный красивый зал, действие происходит где-то в Вене. Кричу им из своей бани, прикрывшись абстрактным фоном: любовь не терпит фашистского порядка, любовь не знает над собой закона! Она как чистое синее небо и ясное солнце.
Вечером, как обычно, завариваю себе и маме свежую мяту. От нее меня моментально рубит.
24.06
Мы – присутствуют я, мама, сестра и брат – нашли большую мертвую лягушку в сливном бачке унитаза. Вода там мутная. При сливе лягушка опускается вместе с водой на дно бачка, потом снова поднимается. Можно ли испытывать сострадание (Mitleid) к мертвым? Ведь они уже не страдают (leiden)? Получается, что можно – если сами они не страдают, живые могут страдать за них, то есть как бы с ними. Предлагаю выловить лягушку сачком (раньше ловила, когда они попадали в колодец – сачок хранится у меня в сарае), но мама и сестра говорят, что нужно положить ее в конверт. Приношу из своего берлинского кабинета два конверта – белый и серый. Сначала кладем лягушку в белый, потом еще в серый, закрываем. Надо ее похоронить по-человечески. Вдруг из конверта начинают раздаваться странные звуки. Лягушка оживает! Я и брат бежим с ней к воротам моей дачи, там оказывается мутная лужица, куда можно переселить воскресшую лягушку. Но успеваю распечатать только внешний, серый конверт, и немного порвать белый, так как лягушка сопротивляется и шипит. Отпускаем ее в воду.
Просыпаюсь на Шпалерной, завтракаю, собираюсь (надеть, как всегда, нечего!) и бегу на предзащиты аспирантов в ЕУ. В. рассказывает о своей работе. К счастью, он смог собраться и дописать пусть не совершенную, но все же от начала до конца читаемую, и, главное, интересную, диссертацию. Вижу, как в этом тексте прорастают брошенные мной зерна, и становятся уже совсем новыми неведомыми растениями. Правда, я уже не научный руководитель. Я не могу быть научным руководителем, потому что нигде в России не работаю. «Фактически я никто»: такой стикер у меня приклеен к старой хлебнице на даче: высказывание принадлежит одному бездомному человеку. Каждый раз, когда смотрю на нее, вспоминаю, что в любой момент с кем угодно может произойти что угодно. Chaos rules. Допустим, у меня нет работы, но пока есть дом, и даже не один. Тот, в котором я сегодня, принимает гостей – выпускников аспирантуры и примкнувших. Магия кухни: даже небольшая, она готова вместить вообще всех за свои круглым столом. Пиво, вино, водка, кока-кола, чипсы, орешки, остатки пиццы с университетского обеда.
Израиль с Ираном обменялись серией бессмысленных ударов и вроде как договорились о прекращении огня. Сколько-то людей при этом погибло. Мирных. «Что это было?» — пишет знакомая из Тегерана.
26.06
Попала в пробку и опоздала на полчаса на собственную лекцию. В арке на Пушкинской 10 снуют крысы. Тема лекции – душа и окружающая среда. С каждым разом интуитивно все более понятно, как в условиях жесткой цензуры работают речевые коды. Главное – не употреблять определенных слов-триггеров. Зато можно говорить про крыс. И про нашу свободную бессмертную душу. После лекции пошли в гости к Л. Вечеринка сразу как-то понеслась по лихому сценарию: с музыкой, танцами. Пьют за любовь. А мне рано утром в аэропорт. Возвращаюсь домой до разведения мостов.
27.06
В зале прилета аэропорта Самары встречаемся с К. По дороге обсуждаем доносы, этот ультрамодный способ самовыражения злобных кретинов. Гостиница «Россия» тем временам превосходит все ожидания. Это старый советский отель на набережной. У входа, как на курорте, гигантские деревья, в темных ветвях которых галдят птицы. На стойке регистрации крепкие мужички. Из панорамного окна на 11 этаже в три стороны открывается головокружительный вид на широченную Волгу и окрестности. Воду можно набирать в графин из кулера на этаже. Внизу речной порт. Люди группами заходят в кораблики и отплывают в круизы.
Поспала пару часов в залитой солнцем комнате, приоткрыв окна, а вечером ходили на лекцию И. из Москвы. Основная его мысль заключалась в том, что для современного искусства авангард – это своего рода античность. Произведения авангарда реконструируют и интерпретируют, и в этой новой интерпретации рождаются смыслы, которых изначально там не было. Так прошлое начинает играть новыми красками. Лекция очень крутая, плюс Илья показывает слайды с картинами. Сразу же захотелось в музей, смотреть на живопись.
28.06.
Спускаюсь на завтрак в ресторан отеля, с таким же прекрасным видом на Волгу, но только не с одиннадцатого, а с демократичного второго этажа. «Вне зоны доступа мы дышим воздухом» – поет женщина в телевизоре. Помню эту песню с 2006-го, когда мы с Лешей сбежали от бесконечной работы на какую-то базу отдыха в двухстах километрах от Москвы. Леша, кстати, как раз из Самары.
Собрались с К. в местную Третьяковскую галерею на выставку импрессионистов, но сели не в тот автобус и уехали в депрессивный спальный район. Там стоэтажные дома стояли сплошной стеной. Выбрались на такси. В галерее нас встретил И., поводил по выставке и рассказал интересное про фигуру и фон. Наверное, я и раньше это знала, но подзабыла – в чем суть прорыва, совершенного импрессионистами? Натюрморт смешивается с портретом, портрет с пейзажем, изображение распадается и пересобирается в цветных мазках. Исчезает сюжет, а вместе с ним такие вещи, как, например, мораль. Если она там когда-то вообще была. Хорошее искусство всегда несколько аморально.
Вечером едем на презентацию второго издания моей «Истории животных» в модном новом книжном под названием «Зеленая дама». «Люба-Любонька, целую тебя в губоньки!» — поет такси. «Сегодня ты на Брайтоне гуляешь, а завтра, может, выйдешь на Бродвей!» Спрашиваю, кто такая зеленая дама. Возможно, никакой зеленой дамы раньше и не было. Но она в процессе становления. Колдунья? Русалка? Чья-то возлюбленная? Перед лекцией А. – он тут главный – достает весьма утонченные принадлежности для чайной церемонии и эпично заваривает длинные усики красного чая. «Мне кажется, вам близка этика Левинаса» – говорит один из слушателей. Всегда думала, что мне глубоко чужды и Левинас, и этика в целом, но человек явно шарит. Может, он прав? После лекции он уходит. Не успела познакомиться, но навожу справки. Как я и предполагала, это известный философ. Еще на презентацию пришли двое наших бывших студентов из ЕУ. Оказывается, они из Самары. Оба уже преподают в Питере, приехали домой на лето.
1.07
После Самары прилетела в Москву, вчера выступала в Электротеатре, а сегодня сестра возила меня к врачу где-то на окраине Москвы. Мы долго ждали в коридоре больницы. Мимо провозили женщин в простынках, без сознания. Очень страшно.
Помню свою операцию, меня буквально привязали голую к какому-то пыточному креслу, ввели наркоз, а потом жуткая тетка стала орать. Белый операционный потолок крутился в адской судороге, я просила о помощи, пыталась вырваться, а когда очнулась, хотела умереть. У меня была отдельная палата (VIP, так это там называлось). Медсестра оставила меня отходить от наркоза и ушла на несколько часов, настежь открыв окно и впустив холодный мартовский воздух. Без одежды, под легким одеялом, в каких-то окровавленных тряпках, я мерзла и не могла пошевелиться, но было настолько невыносимо, что возник бредовый план выйти в окно. Попробовала подняться, съехал катетер, сильное головокружение снова притянуло меня к подушке.
Возвращаемся домой, беру билеты – один на сегодня поездом до Питера, другой, уже через три дня, самолетом в Берлин. На Ленинградском вокзале ремонт, ни одной лавочки, ни одной кофейни. Все пассажиры стоят прямо у входа на платформы. Подъезжает Игорь подарить мне книжку стихов, а я вся зеленая, начались страшные колики в животе. Место мне досталось при этом в специальном детском вагоне, таких раньше не видела. Разноцветные сиденья, изображения зверей. В целом отлично, учитывая, что я сижу одна (остальные вагоны битком). Дети разных родителей знакомятся и играют друг с другом. «Жопа! Жопа!» — кричит девочка лет пяти.
Подходит проводник, спрашивает, свое ли я заняла место. Нет, не свое, но можно я тут останусь, мне все нравится? Оказывается, мне полагается какое-то бесплатное питание и кофе. Прекрасно. Проводник подходил уже четыре раза. Спрашивал, все ли хорошо, не нужно ли чего-нибудь еще принести. Попросила плед. Small talk. У него мягкие светлые волосы и большие голубые глаза. Улыбается и смотрит в глаза. Тот случай, когда сразу понимаешь, что было бы очень неплохо. Хорошо было бы.
3.07
Днем встретились с Л., попили кофе за столиком на улице Артиллерийской. На тебе более вкусный кусок торта – говорит Л. Она всегда отдает мне самые лучшие куски всего. И себя тоже. Самые лучшие куски Л. хранятся у меня в специальной шкатулочке из тончайшего эфира, она надежнее любого сейфа.
Вечером встретились с Д. на углу Чайковского и Литейного. Дошли сначала по набережной до Летнего сада, затем через Марсово поле к Спасу-на-Крови, мимо Михайловского театра, далее по мосту через Фонтанку и на Пестеля. Резко темнеет и нас накрывает дождем. Успеваем еще заскочить в подвальчик-шавермочную на Моховой, берем по бутылке вкуснейшего лимонада Натахтари, и, безбожно промокая, возвращаемся на Литейный под вспышки молний, как тайные громовые звери.
4.07
Встреча одноклассников, на которой присутствует еще и П. В ресторане подают огромные ракушки, в каждой из которых сразу по нескольку мидий. Или это такие устрицы? Много снега, мы все катаемся со снежных горок, очень весело. Среди гостей Н. Она же умерла два месяца назад? Да нет, живая, совсем не изменилась с выпускного. Наверное, по ошибке кто-то написал в чате, или это был глупый розыгрыш. Утром день на третий празднования все разъезжаются. Я голодная. Договариваюсь с И. пойти позавтракать, наверное, в тот же ресторан. Но вдруг там, где мы, поднимается сильный ветер. Вечнозеленые деревья как в Тиргартене, как они называются? Пытаюсь за них цепляться, чтобы не сдуло ветром. «Илья! Илья!» — кричу изо всех сил, но его нигде нет.
Ураган сегодня. Да такой красивый. Волны неслись гребнями. Вот она моя любовь, сбивающий с ног балтийский ветер, чувство полета. С утра ездила в МФЦ на улицу Красного Текстильщика, потом вернулась на Выборгскую и смотрю на это все, как на кантовское возвышенное, с безопасного расстояния, через свое широкое окно, потихоньку собираю вещи и пытаюсь не уснуть. Читаю Симону Вейль, хочу понять, почему ее так любит Я. Вейль по-платоновски задается вопросом о справедливости, но объясняет ее через любовь. Любовь же она описывает как добровольное послушание. То есть как свободу говорить «да». В другой ситуации подобное вызвало бы во мне отторжение, но Вейль как будто огненным мечом пишет.
К вечеру серые тучи превратились в розовые, ветер стал утихать, и на пороге появился Ж. А я уже съела всю еду в доме и отключила холодильник. Достаю самолетную шоколадку, пьем чай, пока не стемнеет. Хотя тут же не темнеет.
5.07
Из-за урагана и ночной атаки дронов в Пулково был введен план «ковер». А я, как дура, не выспавшись, приехала к своему рейсу в восемь утра. Чтобы узнать, что он задерживается до часу. Прошла регистрацию, паспортный контроль. Поискала и не нашла в дьюти-фри духи с запахом феромонов, которые покупала, кажется, в декабре, но уже все избрызгала, такие они были классные. Поднялась в бизнес-зал, и так тут и торчу уже, получается, часов пять. Позавтракала овсянкой и омлетом, выпила кофе, пообедала борщом. Мужички потихоньку наклюкиваются: «Серега, не понижай градус!»
Не только в бизнес-зале, но и в ресторанах аэропорта пассажиров задержанных рейсов кормят бесплатно. Военный коммунизм? Время рейса все сдвигается, сначала на 14.30, потом на 16.00, сейчас уже на 17.10. Зачем-то забронировала отель в Стамбуле, собралась там ночевать, но хорошо бы вообще улететь сегодня. Сижу в глубоком, но все же не слишком удобном кресле. Напротив рекламный стенд. Образы советских солдат с поднятым вверх оружием и надписью: «Победа. 1945-2025». Повышенные ставки в банке ВТБ (18 % годовых). На холодном голубом фоне бледное лицо девочки в бриллиантовых стразах: «Сиять по RUSSки». Сидим, сияем, как мертвые царевны. Теперь уже говорят, что раньше шести вечера не вылетим. Менеджер отеля в Стамбуле по имени Ясин пишет мне с личного аккаунта и спрашивает, когда прилечу.
Меня, как ни странно, ситуация никак не напрягает. Мне нормально тут, в аэропорту. Любые планы могут поменяться в любой момент по независимым от нас причинам. План «ковер» уже официальный, небо над Пулково закрыто. МЧС шлет сообщения об атаках БПЛА в Ленобласти. «Правильно, нечего летать, когда война идет. Сидите дома!» — комментирует женщина, сидящая в позе лотоса. Созваниваемся с мамой, она топит баню.
На десятый час ожидания пассажиры нашего рейса не то чтобы перезнакомились, но уже друг друга идентифицировали и делятся апдейтами. Борт вместо Петербурга улетел в Череповец, но обещал вернуться. Народ заедает стресс. Я на кофейном приходе, пишу Ясину и прошу отменить бронь отеля и трансфер в аэропорту. Ясин внезапно начинает подкатывать прямо в ватсаппе. Смешной. Объявили новое время вылета, но никто уже не принимает это всерьез. Устала, но с другой стороны сидеть под ковром в бизнес-зале аэропорта с неограниченным количеством еды и напитков это не то же самое, что сидеть в бомбоубежище, тюрьме или окопе. Вообще ни разу не то же самое.
Возможностей перемещаться из пункта А в пункт Б будет все меньше и меньше. Потом их и вовсе не станет, и все должны будут сидеть где сидят. Потом те, кто у власти, отрубят нам руки и ноги, чтобы мы уже точно не смогли обнимать любимых. Таков план. Когда все ледники растают, разольется мировой океан, накроет нас с головой, и мы окончательно превратимся в неподвижно сидячих протоживотных, каковые существовали пятьсот миллионов лет назад, до кембрийской революции. Эти протоживотные не имели скелетов и были похожи на полосатые матрасы. Наши души болтаются в их мягких телах.
6.07
Военные открыли небо только в полночь, то есть, мы часов 15 сидели в аэропорту, и потом еще в закрытом самолете без связи. Наконец взлетели. Я, как всегда, одна на трех сиденьях, хотя самолет полный. Можно снять лифчик, вытянуться и спать до самого Стамбула.