Объектом данного исследования является «поздний» советский социализм.
Термин «поздний социализм» введен в широкий оборот Алексеем Юрчаком – по аналогии с термином «поздний капитализм», используемым Фредриком Джеймисоном – и чаще всего обозначает исторический период 1953-1991 гг., от смерти Сталина до распада Советского Союза. В свою очередь период «позднего социализма» принято делить на три части, именуемые «оттепелью», «застоем» и «перестройкой». Такое деление ассоциируется с именами генеральных секретарей ЦК КПСС, руководивших страной в постсталинскую эпоху (хрущевская оттепель, брежневский застой, горбачевская перестройка), и в целом направлено на фиксацию социальных и политических поворотов внутри «позднего социализма», на описание трансформаций, на подчеркивание различий. Между тем, не менее важно обращать внимание на единство этого периода, помнить о глубинных силах, обеспечивавших культурно-историческую связность позднесоветского континуума.
Что это за глубинные силы?
Власть коммунистической партии? Ситуация «холодной войны» с Западом? Память о Великой Отечественной? Вера в вечное существование СССР? Космический энтузиазм? Избыток свободного времени? Успехи нефтедобычи? Рост личного потребления? На каком основании объединяются 1956 год с 1977-м, 1968-й с 1989-м?
Вероятно, искомое единство может быть обнаружено только в более широком историческом контексте. За семьдесят лет существования советский социализм прошел три стадии развития: социализм страстный (время энтузиазма, утопических ожиданий и увлеченного строительства нового мира: 1917-1936), социализм страшный (время нормализации, «великого отступления» от революционных идеалов к неоимпериализму: 1936-1953) и социализм странный (время невидимой, подспудной мутации идейных оснований советского проекта, развивавшейся в условиях почти лабораторных: 1953-1991). Концепт «странного социализма» (вводимый вместо «позднего социализма») позволяет указать на трудноуловимые, но крайне существенные черты эпохи – эпохи, в которой, действительно, уже не было ни страсти, ни страха, но только одна странность, постоянное ощущение необычности мира, пристальное вглядывание в пространство и время, напряженное ожидание чего-то, что должно вот-вот соткаться, сгуститься, сконденсироваться из повседневности. При этом «странность» не является абстракцией и умозрением; наоборот, она должна быть осмыслена в качестве конкретного принципа организации форм (будь то форма научной теории, художественного произведения, экономической деятельности, обыденной жизни и т.д.) – принципа, поддающегося описанию и анализу. Любые артефакты, произведенные в период «странного социализма», несут на себе явный отпечаток этой «странности», – но для того, чтобы проследить работу «странности» в каждом отдельном случае, необходимы значительные усилия. Необходимо челночное движение между медиумами, между средами и пространствами (скажем, между кинопленкой, листом бумаги и короткой радиоволной), между десятками и сотнями разнородных (человеческих и нечеловеческих) акторов. Понимание «странного социализма» требует учета работы, которую производят тектонические плиты и двойные звезды, кибернетические пары и ядерные боеголовки, второй закон термодинамики и быстрое преобразование Фурье, биологические поля и инопланетяне.
Кроме того, необходимо хорошо разбираться в телепатии.
«Теперь это называется интуиция. Раньше это называлось телепатия», – писал московский автор в 1968 году, фиксируя превращение «оттепели» (с ее поиском, энтузиазмом и техницизмом) в «застой» (с его нормализацией, конформизмом и психологизмом).
(«Застой» – самый непопулярный временной отрезок «странного социализма». Благодаря усилиям горбачевского Политбюро период с 1968-го по 1986-й до сих пор ассоциируется с унылой геронтократией и бюрократической косностью, с отсутствием политических и экономических перспектив, с общим усилением реакции и полицейского контроля. Советские люди, согласно расхожему мнению, старались прятаться от такого давления в частную жизнь, добывая разнообразный дефицит, обустраивая квартиры и ругая власть на малометражных кухнях. Но именно это ущербное время может оказаться наиболее полезным для исследований письма. Человек, создающий текст, обязательно отделяется, изолируется, прячется (хоть на день, хоть на час) от окружающего мира – то есть поступает как житель Советского Союза в период правления Брежнева и Андропова; в этом смысле ситуация «застоя» является парадигматической для писательского труда как такового.)
Что более всего странно в случае с телепатией? Быть может, то, что о ней так много говорили в шестидесятые? Наоборот – то, что о ней внезапно перестали говорить. Как показывает Наталья Конрадова, в оттепельном СССР телепатия не считалась чем-то «эзотерическим» или «псевдонаучным». На нее смотрели как на один из возможных путей развития новых медиа – наряду с радиосвязью, телевидением и т.д. Особо подчеркивалось, что в отличие от коротких и средних радиоволн, сигналы «мозгового радио» не экранируются металлом (и это делало телепатию крайне интересной в глазах военных, искавших способы сообщения с экипажами подводных лодок, космических кораблей и т.д.). Таким образом, «установление телепатического контакта» представлялось сугубо технической задачей – вполне решаемой (при наличии грамотных кадров и достаточного финансирования) и, пожалуй, более простой, чем создание атомного оружия или запуск искусственного спутника Земли. Прогнозируемые сроки овладения телепатией широко обсуждались в прессе, нехватки в деньгах и специалистах не было, и для советских гражданин эпохи «странного социализма» так и осталось непонятным, почему проект не увенчался успехом.
Где же таилась проблема?
В шахматной игре.
В 1958 году Михаил Ботвинник, чемпион мира по шахматам, недавно вернувший себе это звание в матче-реванше с Василием Смысловым, заявил в интервью голландскому телевидению, что когда-нибудь ЭВМ смогут играть в шахматы не хуже человека.
«Тогда ответ был продиктован интуицией», но чем дальше, тем сильнее Ботвинника увлекает идея создать программу, хорошо играющую в шахматы. Решение всерьез взяться за эту задачу принято им летом 1960 года, после болезненного поражения в чемпионском матче с Михаилом Талем. Как указывает Гарри Каспаров, именно «иррациональная», сопровождающаяся каскадами жертв игра Таля, шокировавшая Ботвинника, подтолкнула последнего к поиску строгих шахматных алгоритмов: «Недаром потом он до самого конца своей жизни пытался создать шахматный суперкомпьютер: казалась, только машина способна противостоять непостижимой магии шахматных комбинаций». Каспаров прав: много лет спустя Ботвинник будет объяснять «загадку Таля», пользуясь языком информатики: «С точки зрения кибернетики и вычислительной техники, Михаил Таль – устройство по переработке информации, обладающее и бо́льшей памятью, и бо́льшим быстродействием, чем другие гроссмейстеры; в тех случаях, когда фигуры на доске обладают большой подвижностью, это имеет важнейшее, решающее значение. Молодого Таля мало интересовало, как объективно оценить позицию, к которой он стремился; пусть у него там будет объективно хуже, лишь бы фигуры были подвижны – тогда дерево перебора вариантов столь велико, столь велико количество ходов, которое в этом дереве содержится, что партнеру оно будет не по плечу, а быстродействие и память Таля скажутся».
В ноябре 1960 года Ботвинник выступает с вдохновенной лекцией в берлинском Университете имени Гумбольда: «Можно ли создать вычислительное устройство, хорошо играющее в шахматы, возможна ли успешная борьба машины-гроссмейстера с человеком-гроссмейстером? <…> Недавно мне пришлось слышать заявление Михаила Таля о том, что такую машину создать невозможно. Но это мнение основывалось на интуиции, и автор заявления – лицо “заинтересованное”». Из пересказов друзей Ботвинник знал о классической статье Клода Шеннона 1950 года, посвященной проблеме компьютерного моделирования шахматной игры, и в рамках лекции противопоставлял два подхода: прямой перебор машиной всех возможных ходов (метод brute force) и моделирование на машине мышления гроссмейстера, который сосредотачивается только на отдельных участках доски и на отдельных вариантах: «шахматист во время расчетов <…> имеет в поле зрения полей 8-16. <…> Из общего числа 25-30 фигур в расчете участвуют 3-6 фигур». Шеннон считал более перспективным метод brute force; в этом же направлении с 1963 года будет двигаться лаборатория Александра Кронрода в Институте теоретической и экспериментальной физики, располагающая хорошими вычислительными мощностями. У Ботвинника вычислительных мощностей не было, зато он обладал практическим пониманием того, как на самом деле мыслит шахматный мастер экстра-класса. Это понимание требовалось формализовать и реализовать на ЭВМ, уподобив электронную вычислительную машину – человеку.
Уподобление машины человеку – задача кибернетическая, и с 1960 года Ботвинник начинает постепенно сближаться с субкультурой советских кибернетиков, как раз входящей в период своего максимального расцвета и популярности. Он читает основополагающую книгу «Сигнал», написанную в 1955 году Игорем Полетаевым; текст берлинской лекции о шахматах и ЭВМ включен в сборник «Возможное и невозможное в кибернетике» под редакцией Акселя Берга, председателя научного совета по комплексной проблеме «Кибернетика» при Президиуме АН СССР, но более всего Ботвинника интересует проблема кибернетического моделирования работы человеческого мозга. Главным специалистом в этой области считается профессор Павел Гуляев, работающий в Ленинграде, родном городе Ботвинника, на кафедре физиологической кибернетики ЛГУ, и опубликовавший в 1960 году исследование «Электрические процессы коры головного мозга человека». В Москве над вопросами обучения электронно-вычислительных машин размышляет Михаил Бонгард, в Киеве в области биологической кибернетики работает Юрий Антомонов, а в целом наука об информации представляется бурлящим котлом гипотез и теорий, которые, несомненно, должны пригодиться Ботвиннику при создании шахматной программы.
Итак, путь к играющей в шахматы ЭВМ лежит через познание и моделирование процессов, идущих в человеческом мозге. Именно об этом теперь – все мысли Ботвинника. «В.И. Ленин считал, что главное в шахматах не фигурки и доска, а то, что они связаны с тренировкой, работой мозга человека!» – пишет он в статье 1960 года «Искусство ли шахматы?», размещая древнюю игру на нейроисследовательском фронтире шестидесятых.
В 1963 году, уступив звание чемпиона мира Тиграну Петросяну, Ботвинник полностью сосредотачивает усилия на кибернетическом описании шахматной игры. При этом он прекрасно понимает, что для выполнения такой работы требуется не только научный, концептуальный поиск, но и материальные фонды – машинное время, штат программистов и т.д. Ботвинник обращается к Президенту АН СССР Мстиславу Келдышу, объясняя, почему государство должно выделять средства на создание шахматной ЭВМ: «Система управления (в том числе и человек) выполняет три кибернетические функции: получение информации, ее переработку (принятие решения) и исполнение решения. Люди сказочно усовершенствовали первую и третью функции – это относится к радиотехнике и термоядерной энергии соответственно, а вот с переработкой информации сдвигов практически нет; здесь (в сложных задачах) мозг человека сохранил монопольное положение; искусственный шахматист-гроссмейстер и будет первым шагом в этом направлении». Увы, внятного ответа от Келдыша не приходит, а Ботвинник довольно скоро убеждается, что достигнуть поставленной цели будет не просто. В поле советской кибернетики ожесточенно соревнуются множество научно-исследовательских программ, пытающихся получить государственное финансирование; проекту «искусственного шахматиста-гроссмейстера» необходимо выиграть борьбу у нескольких десятков конкурентов, среди которых и машинный перевод, и медицинская информатика, и системы автоматического управления. Но самым неожиданным и могучим соперником является научно-исследовательская программа освоения телепатии.
В начале шестидесятых кибернетики СССР чуть ли не ежемесячно обещают руководству страны, что механизм телепатического взаимодействия вот-вот будет открыт – и умело выбивают деньги на организацию самых причудливых экспериментов.
Пытающийся разобраться в ситуации Михаил Ботвинник с изумлением узнает все новые и новые подробности парадоксального союза кибернетики и телепатии.
Оказывается, еще в 1960 году Игорь Полетаев направил на имя Министра обороны СССР Р.Я. Малиновского докладную записку, информирующую об успешных телепатических опытах, проведенных в США, и о стремлении американских военных начать использование этого перспективного вида связи: «Крупнейшие американские фирмы – Рэнд Корпорейшн, Дженерал электрик, Вестингауз и Бел Телефон основали у себя лаборатории по телепатии. Особенно сильным стимулом развития телепатических исследований является попытка использования ее в американской армии для связи с подводными лодками». Оказывается, в том же 1960-м при Физиологическом институте Ленинградского государственного университета основана Лаборатория электромагнитных полей и аэроионов под руководством члена-корреспондента Академии медицинских наук СССР Леонида Васильева, в которой ведутся широкие экспериментальные исследования и активно разрабатывается кибернетическая теория телепатии: «“телепатическая пара” в момент передачи внушения на расстоянии являет собой временно действующую кибернетическую систему <…> А то, что внушается на расстоянии – телепатема, – передается так, как передаются сигналы и информация, подчиняясь закономерностям кибернетических систем». Оказывается, Михаил Бонгард изучает в Лаборатории зрения Института биофизики АН СССР Розу Кулешову, девушку с Урала, способную воспринимать цвета наощупь, кожей – и тоже связывает это с телепатией: в человеческом мозге «существует более центральный аппарат, регулирующий чувствительность и не позволяющий человеку по желанию использовать ее до конца. Только в исключительных условиях этот защитный аппарат пропускает наиболее слабые сигналы, которые организм и может использовать. <…> Может быть, некоторые случаи так называемой телепатии объясняются таким образом». Оказывается, Юрий Антомонов бодро заявляет о кибернетическом моделировании «всего, что нам может встретиться, – например, телепатии и ясновидения», а Павел Гуляев утверждает, что «факт передачи мысли на расстояние, без посредства органов чувств, в настоящее время считается доказанным и, вероятно, скоро будет практически применяться». Оказывается, ветеран телепатических исследований Бернард Кажинский использует для объяснения передачи мыслей на расстояние кибернетическое приравнивание функций организмов и механизмов (нервных волокон и электрических проводов): «центробежные волокна входят в состав второй половины замкнутой цепи Томпсоновского колебательного контура в нервах (первой половиной является центростремительный тракт), играющей роль обратной связи этого контура».
Оказывается, вот почему Келдыша не интересуют шахматы.
Как конкурировать с таким соперником?
Как получать финансирование на создание шахматной программы, если государственные чиновники увлечены возможностью всеобщей телепатизации страны?
Впрочем, для Ботвинника дело уже не только в финансировании.
(А Леонид Васильев продолжает обещать и обнадеживать: «Огромное для науки и жизни значение внушение на расстоянии получило бы в том случае, если бы оказалось, как мы и полагаем на основании своих опытов, что телепатическая связь осуществляется каким-то еще неизвестным нам видом энергии или фактором, присущим только наивысшей форме развития материи – веществам и структурам головного мозга. Установление такой энергии или фактора было бы равноценно открытию внутриатомной энергии».)
Можно ли в 1965 году сомневаться, что телепатия существует? Это примерно так же, как сомневаться в существовании нейтрино, позитрона или мезонного поля. «Предполагается, что носителем телепатемы является новая закономерная реальность, нечто вроде нового физического поля. Никакой мистики в этом предположении нет. Постулирование новых физических полей является обычным и плодотворным приемом физиков. Напомним открытие мезонного поля, которое вначале было постулировано и только через 10 лет доказано экспериментально», – указывали Васильев, Гуляев и Полетаев. Доктор технических наук с 1952 года, Ботвинник прекрасно понимает такую аргументацию. Более того, в собственной шахматной практике он лично сталкивался с телепатическими явлениями.
В 1965 году в журнале «Религия и жизнь» публикуется автобиография знаменитого гипнотизера Вольфа Мессинга, в которой он признается, что владеет телепатией. Для кого-то это звучит откровением, но Ботвинник помнит свое необъяснимое поражение от Игоря Бондаревского в 1940 году, на XII чемпионате СССР: много позже выяснилось, что Бондаревский тесно дружил с Мессингом и учился у него искусству чтения мыслей.
Спустя 20 лет Мессинг будет работать против Ботвинника уже в команде Таля: «На финише я почувствовал усталость, и мой партнер оживился – в последних шести партиях счет оказался равным. Потом я узнал, что на “помощь” из Риги вызвали известного гипнотизера Вольфа Мессинга. Но рижане забыли о моей близорукости; я, конечно, и не заметил, что в зале находится В. Мессинг». Впрочем, Таль и сам умел дистанционно воздействовать на сознание соперников – в 1959 году гроссмейстер Пал Бенко даже надевал солнечные очки, чтобы спастись от талевского взгляда. Механизм такого воздействия описывает в 1962-м, в книге «Биологическая радиосвязь», Бернард Кажинский: «глаз не только “видит”, но и одновременно излучает в пространство электромагнитные волны определенной частоты, способные на расстоянии воздействовать на человека, на которого устремлен взор. Эти волны могут влиять на его поведение, понуждать к тем или другим поступкам, вызывать в сознании различные эмоции, образы, мысли. Такое излучение глазом электромагнитных волн определенной частоты названо биорадиационным “лучом зрения”».
Итак, биорадиация, гипноз, телепатия – вот какими инструментами пользовались исторические соперники Ботвинника, пытавшиеся одолеть его за шахматной доской.
Но не только Таль и Бондаревский.
Ботвинник вспоминает и матч с Василием Смысловым в 1954-м, странную способность партнера предугадывать еще не созданные, не существующие варианты: «Смыслов открыл новые, доселе неизвестные методы дебютной подготовки, сделав в этом отношении новый шаг вперед. <…> В 1939 году я предложил метод, который может помочь мастеру подготовить варианты, опровергающие уже применявшиеся на практике системы. Смыслов пошел значительно дальше: он, по-видимому, нашел метод изучения творчества партнера, позволяющий предугадать системы, еще не применявшиеся данным гроссмейстером».
И это именно то, о чем говорит с 1965 года известный психолог Соломон Геллерштейн: освоение телепатии позволяет реагировать на еще не наступившие события.
И с Тиграном Петросяном, отобравшим у Ботвинника шахматную корону в 1963 году, не все чисто. (Гроссмейстер Ефим Геллер утверждал, что Петросяну помогает земляк, знаменитый иллюзионист Арутюн Акопян. Не потому ли Ботвиннику казалось, что во время матча с Петросяном «события развивались как бы в замедленной съемке»?)
Да, Ботвинник проигрывал партии Петросяну, Смыслову и Бондаревскому, но в 1966 году он волнуется не за свои спортивные результаты; его тревожит судьба шахмат как таковых. По всей видимости, шахматы выбраны в качестве полигона, на котором апробируются новейшие телепатические техники и устройства для чтения мыслей. (Случайно ли, что лаборатория Леонида Васильева открыта именно в 1960 году, сразу же после поражения Ботвинника в чемпионском матче с Талем? Или испытанные в ходе матча разработки были признаны перспективными кем-то на самом верху?). Однако успех телепатических исследований означает конец шахмат: партия возможна лишь потому, что никто не знает планов партнера – если же мы способны залезть к нему в голову, понять его намерения, то…
всякое соревнование становится бессмысленным.
Как «патриарх» советской шахматной школы, Ботвинник не может не чувствовать ответственности за судьбу великой игры. И если еще пять лет назад можно было надеяться, что телепатия не угрожает шахматам, то теперь таких надежд не остается.
Наоборот, события развиваются все стремительнее.
В 1967 году Павел Гуляев разрабатывает специальный прибор, «электроаурограф», позволяющий визуализировать электрические сигналы, производимые живыми организмами («соловьиные трели пернатые слышат задолго до того, как до них дойдет голос певца – перья соловья, как микрофон, преобразуют песню в электромагнитные волны, и она со световой скоростью разносится на огромные расстояния (теоретически – на все космическое пространство). <…> Мы установили, что волосяной покров человека (борода, усы, волосы на коже и на голове) так же, как и перья птицы, выполняет роль микрофона»), Соломон Геллерштейн размышляет о возможности «помнить будущее» («Действенный характер воображения вырабатывает прочную цепь последовательных мысленных актов, которые постепенно переходят из сферы будущего в сферу настоящего, а потом и прошлого. В “воспоминаниях” отшлифовываются и как бы кристаллизуются все будущие действия»), Михаил Бонгард публикует методику проведения телепатических экспериментов, а Михаил Таль (вместе с телепатом Дрожжиным, гипнотизером Райковым, и людьми, вроде бы овладевшими «кожным зрением») снимается в научно-популярном фильме «Семь шагов за горизонт», где рассуждают о «скрытых возможностях человеческой психики».
Наступление идет со всех сторон.
(А еще эти «телепатические мосты», о которых пишут в прессе.)
Много лет назад Ботвинник спасал шахматы от зарубежных гроссмейстеров – Макса Эйве, Самуэля Решевского и т.д. Теперь пришла пора спасать их от отечественных ученых-кибернетиков, не на шутку увлекшихся телепатическими исследованиями. Центр этих исследований – Ленинград (что особенно горько, ведь Ботвинник – коренной ленинградец); именно в Ленинграде ведутся ключевые эксперименты и создаются опасные теории.
И именно в Ленинграде должен быть организован ответный удар.
1967 год – время для контратаки. В 1966-м, в возрасте семидесяти четырех лет умер Леонид Васильев. Финансирование Лаборатории электромагнитных полей и аэроионов временно приостановлено, и нужно, пользуясь паузой, убедить чиновников, что государственная программа изучения телепатии не оправдала себя и должна быть свернута.
Хотя с конца сороковых годов Ботвинник живет в Москве, его старые ленинградские связи чрезвычайно обширны. И как раз из Ленинграда начинают вдруг, словно по команде, раздаваться один за другим возмущенные голоса, разоблачающие телепатию.
Кому принадлежат эти голоса?
Специалисту по научному атеизму Михаилу Шахновичу, работающему на философском факультете ЛГУ и уже пытавшемуся атаковать телепатию двумя годами ранее.
Писателю Владимиру Львову, имеющему в Ленинграде репутацию доносчика, и охотно взявшемуся за дискредитацию любых телепатических исследований.
Наркологу Анатолию Портнову, заведующему кафедрой в Военно-медицинской академии, со страниц журнала «Нева» развенчивающему «телепатический миф».
Запущенная в 1967 году «антителепатическая кампания» кажется сугубо местным делом – живущие в Ленинграде Шахнович и Львов нападают на труды ленинградца Леонида Васильева, на людей, с которыми он работал (ленинградская домохозяйка Нинель Кулагина, ленинградский математик Геннадий Сергеев, ленинградский режиссер Борис Ермолаев), на эксперимент с телепатическим мостом «Москва – Ленинград» и т.д. Однако пространство советских средств массовой информации работает как прекрасный резонатор – спустя недолгое время тема телепатии начинает звучать уже на всю страну. С осуждением исследований «мысленного внушения» по очереди высказываются «Литературная газета» и «Правда», член-корреспондент Академии наук Леонид Воронин и президент Академии медицинских наук Владимир Тимаков. Но, быть может, главным успехом становится критика телепатии, озвученная государственной комиссией под председательством Валентина Турчина, одного из самых влиятельных и уважаемых советских кибернетиков.
Кто бы устоял под таким натиском?
Союз телепатии и кибернетики гибнет, так и не успев расцвести.
К концу 1970 года телепатические исследования полностью разгромлены, а уже осенью 1971-го Ботвинника приглашают в Совет по кибернетике Академии наук и дают добро на проведение исследовательских работ по созданию шахматной ЭВМ. В 1972 году публикуется доклад Ботвинника «Блок-схема игры в шахматы», в 1973-м – еще один, «О кибернетической цели игры»; параллельно начинаются поиски программистов.
К 1974 году отыщутся сотрудники, пишущие на Фортране.
В 1976-м программа, названная «Пионер», решит знаменитый этюд Рети.
Таким образом, из столкновения двух научно-исследовательских проектов советской кибернетики («телепатическая связь» vs. «компьютерный шахматист») к середине семидесятых явным победителем выходит проект шахматный. Ботвинник опять на высоте – он не только сумел получить от Академии наук средства на создание программы «Пионер», но и остановил крайне опасное для шахмат развитие телепатических экспериментов.
Лишившись государственной поддержки, исследования телепатии стремительно маргинализируются: с 1970 года они ведутся только отдельными энтузиастами – в основном, в ленинградских научных институтах. Кажется, сама атмосфера города на Неве, ее особая умышленность и прозрачность, гулкость и чуткость, заставляет публику относиться всерьез к теориям распространения «мозговых волн». Кажется, белыми ночами можно даже видеть эти «волны», эти «телепатемы» и эти «биорадиационные импульсы», плывущие над каналами, отражающиеся от водной глади, затухающие в тесных дворах-колодцах.
И неудивительно, что именно шахматисты Ленинграда, наследники Ботвинника, уделяют огромное внимание вопросам телепатического вмешательства в игру.
Во второй половине семидесятых (после ухода Роберта Фишера и до появления Гарри Каспарова) борьба за шахматную корону в основном велась между тремя ленинградскими гроссмейстерами: Борисом Спасским, Виктором Корчным и Анатолием Карповым. Спасский уже завоевывал звание чемпиона мира – после того, как пригласил в тренеры… Игоря Бондаревского. Корчной любил повторять: «Если вам пришел в голову хороший ход за соперника, немедленно отойдите от доски», и был уверен, что Спасский – лишь медиум Бондаревского. Вспоминая матч 1974 года, Корчной писал: «В хорошем положении я задумал матовую комбинацию с жертвой ферзя. Какой-то голос нашептывал мне: “Ну, давай, жертвуй, будь мужчиной!” И я отдал ферзя. А мата не оказалось, и я тут же сдался. И я ушел со сцены и пошел одеваться. А когда через несколько минут я проходил через сцену, уже в пальто, Спасский все еще сидел за доской, которую я покинул. Как объяснить его поведение? По-видимому, запрограммированный быть медиумом на протяжении пяти часов, он все еще не мог понять, что случилось, почему после трех часов игры он больше не нужен…» Карпов в матче претендентов с Корчным (1974) обратился к помощи Владимира Зухаря, известного ленинградского парапсихолога. Через четыре года, играя с Карповым в Багио, Корчной для защиты от Зухаря станет надевать зеркальные очки.
В повести 1976 года «За миллиард лет до конца света» братья Стругацкие выведут Зухаря под именем «Захара Губаря» – скромного мужчины, работающего в засекреченном ленинградском НИИ. Сопровождает Губаря мальчик, умеющий читать мысли.
И взлет, и падение телепатических исследований начинались как внутренние ленинградские истории, однако необычность темы, внимание журналистов, публикации в центральных газетах привели к тому, что о «мозговом радио» заговорил весь СССР. Дискуссии о передаче мыслей на расстояние будут вестись еще долгие годы, и в самых разных городах страны можно будет встретить людей, пытающихся «изучать телепатию».
Один из таких людей – режиссер и писатель Евгений Харитонов, заинтересовавшийся телепатией как раз в начале семидесятых, после поднятой в прессе шумихи.
(Идет ли в данном исследовании речь о «реальных» людях, гражданах СССР? Нет, потому что реальный человек существует в плотном потоке жизни и никогда не может быть извлечен из него. Извлечению подлежат лишь артефакты: тексты, написанные этим человеком, предметы, им сделанные, и т.д. А из текстов и предметов реконструируется уже не человек, но, скорее, «концептуальный персонаж». В чем задача такого «персонажа»?
Блуждать внутри выбранного исторического отрезка.
Обнаруживать завихрения позднесоветской ноосферы.
Быть антенной, улавливающей «странность» «странного социализма».)
Уроженец Новосибирска, Харитонов с семнадцати лет живет в Москве. В 1958 году он поступил на актерский факультет ВГИКа, в мастерскую великого Михаила Ромма, и с тех пор успел попробовать силы на самых разных поприщах: снимался в кино, работал на кафедре пантомимы, писал диссертацию, ставил спектакли в Театре мимики и жеста. В 1977-м Харитонов ведет танцевальный кружок в ДК «Москворечье» и лечит заикающихся в НИИ общей и педагогической психологии, но главным своим занятием он считает литературу: поиск «сияющих сверкающих слов», плетение «дивных потаенных узоров».
Увы, поэзия и проза Харитонова, которым он уделяет столько времени («В кресле скорча ноги дни и вечера черкать черкать пока ничего не выйдет») не могут быть опубликованы на родине. Фатальная, неустранимая «помеха в самом предмете»: в харитоновских текстах откровенно описывается любовь между мужчинами – то, что в СССР именуют «мужеложством» и преследуют уголовно (от трех до пяти лет лишения свободы). Потому единственным пространством, доступным Харитонову-писателю, остается московский литературный андеграунд – круги самодеятельных авторов, не умеющих (или не желающих) попасть в официальную печать и читающих свои произведения в основном друг другу.
Что же, хотя бы здесь Харитонов может рассчитывать на успех и славу, тем более, что найденная им тема кажется остро-оригинальной и никем не разрабатываемой.
Никем?
В 1977 году все неофициальные литераторы Москвы взбудоражены книгой, тайно привезенной из-за рубежа – романом «Это я — Эдичка». Автор – Эдуард Лимонов, хорошо знакомый всем поэт, эмигрировавший из СССР в США тремя годами ранее. До сих пор сочинявший странные, немного вычурные стихотворения, теперь Лимонов заходит на территорию прозы, причем прозы, тоже (как и у Харитонова) живописующей однополую любовь. Вероятно, в андеграунде довольно скоро стали сравнивать роман Лимонова с текстами Харитонова; во всяком случае, Харитонов считает необходимым разъяснить:
«Нет уж, по ср. с Лим., если на то пошло́, если тоже крикнуть это я, я человек чурающийся улицы боящийся я никогда не водился со шпаной, я с детства живу в необыкновенной порядочности, как большинство порядочных людей я всегда состоял на работе, в моей трудовой книжке нет перерыва не было до сих пор, я никогда не жил без денег, я привык жить скромно, я боюсь фамильярности потому что страшно боюсь ответить на возможную грубость, я правду людям не говорю но всегда её думаю и ограждаюсь благородством; в котором, правда, очень тесно, даже когда-то было невыносимо тесно, но сейчас я привык и мне в нём уютно. Но только страшно потом болит голова. К собратьям по перу я прихожу застёгнутым на все пуговицы, но с вопящей розой из своих стихов в петлице. Хотя всё равно она слишком роза, чтобы быть бесстыжей. Я бы и не допустил чтобы она дразнила. Я не павлин. Я что-то под стеклом. Я культурное растение. Хотя и не минерал».
Тем не менее, лимоновский роман явно впечатлил Харитонова. Так, размышляя о лицемерии официальной советской культуры, Харитонов саркастически комментирует: «вы же сами понимаете, что мы согласны закрыть глаза и закрываем на подобные действия, когда они делаются тихо, если они прикрыты всякими отвлекающими словами. <…> для себя пусть белый умирающий юноша страдает по негру как и у Лим. – но для людей в сопроводит. слове должно объясняться только так, что это расизм». Но есть в «Это я — Эдичка» что-то куда более интересное, чем описание связей с неграми. Вот странный пассаж: «Еще в Москве поэт Сапгир рассказывал мне, что растения тоже очень страдают, что, когда в комнату к растению вошел человек, убивший накануне в присутствии этого растения другое родственное ему растение, специальные индикаторы отметили ужас».
Индикаторы, регистрирующие ужас растений!
Может ли это быть правдой?
(Надо, пожалуй, спросить у самого Генриха Сапгира.
Как и все в литературном подполье, они знакомы. Много лет спустя Сапгир будет вспоминать свое посещение «Очарованного острова», спектакля, поставленного Харитоновым с труппой глухих актеров в Театре мимики и жеста: «На сцене происходили совершенно необыкновенные вещи: на полсцены вытягивалась рука персонажа, отдельно существовали части его тела и т.п. – как на картинах Сальватора Дали. Это было совершенно невозможно для советского театра – театральный самиздат, театр для избранных».)
Впрочем, Харитонов и до чтения «Эдички» знал кое-что о растениях. Шестью годами ранее, как раз, когда вся страна обсуждала телепатию, в журнале «Наука и жизнь» писатель Владимир Солоухин пересказывал беседу с неким «новосибирским академиком»: «Мы проводим многочисленные опыты, и все они говорят об одном: у растений есть память. Они умеют накапливать и долгое время хранить впечатления. Одного человека мы заставили несколько дней подряд мучить и истязать куст герани. Он щипал ее, обрывал листья, колол иглой, делал надрезы, капал на живую ткань кислоту, подносил к листьям зажженную спичку, подрезал корешки… Другой человек бережно ухаживал за тем же кустом герани: поливал, рыхлил землю, опрыскивал свежей водой, подвязывал отяжелевшие ветки, лечил ожоги и раны. Потом мы подсоединили к растению электрические приборы, которые фиксировали бы и записывали бы на бумагу импульсы растения и смену этих импульсов. Что же вы думаете? Как только “мучитель” приближался к растению, стрелка прибора начинала бесноваться. Растение не просто “нервничало”, оно боялось, оно пребывало в ужасе, оно негодовало, и, если бы его воля, оно либо выбросилось бы в окно, либо бросилось на мучителя. Но стоило ему уйти, а на его место прийти доброму человеку, как кустик герани умиротворялся, его импульсы затухали, стрелка прибора чертила плавные и, можно сказать, ласковые линии». Что за «новосибирский академик» имеется в виду?
Об этом рассказывает Харитонову мать, Ксения Ивановна Харитонова, доктор медицинских наук, с 1950 года возглавляющая нейрохирургическую клинику при новосибирском НИИ травматологии и ортопедии и знающая все тайны академической жизни города. Конечно, стопроцентно утверждать нельзя, но, вероятнее всего, речь идет о Влаиле Петровиче Казначееве, основателе Сибирского филиала Академии медицинских наук и руководителе новосибирского Института клинической и экспериментальной медицины. О, Влаиль Петрович занимается необычнейшими исследованиями! Так, например, в 1973 году он объявил об открытии «межклеточных дистантных электромагнитных взаимодействий в системе двух тканевых структур». Странная история, как-то связанная с «квантовым излучением клеток», с концепцией «лучей жизни», созданной биологом Александром Гурвичем. «Родилась мысль доказать информационность квантового излучения клеток не митозом, то есть актом жизни, а смертью <…>, заставить больную клетку излучать лучи смерти», – говорит Казначеев. Ксения Ивановна не до конца в курсе, но суть в том, что две группы клеток разделяли непроницаемой перегородкой, после чего одну «клеточную культуру заражали то вирусами Коксаки А-13, то вирусом чумы птиц, то подвергали смертельному облучению ультрафиолетом, то просто-напросто отравляли сулемой. А результат неизменно был одинаков: соседние, ничем и никем не зараженные клетки заболевали и погибали точно так же, как и обреченные на смерть». «Лучи смерти», передаваемые в пространство! По сути – та же телепатия, только обнаруженная и доказанная на клеточном уровне.
«присела птичка на антенну
смерть примет вас в приемный час».
(Нужна ли антенна, чтобы принимать «лучи смерти»?)
Пожалуй, теория Казначеева могла бы объяснить, каким образом растения сообщают друг другу о пережитых страхах. Вероятно, где-то в листьях, или в цветах, или в корнях есть определенные клетки, «тканевые структуры», принимающие, накапливающие и передающие вовне – в виде лучей и волн – информацию. Профессор Иван Гунар из Тимирязевской академии утверждает: «В растениях заложены элементы памяти. Об этом тоже свидетельствуют наши опыты… надо внимательно изучить клетки корневой шейки, именно здесь, как мне кажется, должен быть заложен центр сбора всей информации».
Ах, какой причудливый выходит узор! Лимонов и Сапгир, Солоухин и Казначеев, Гурвич и Гунар. (А еще, пишут, ленинградский математик Геннадий Сергеев опубликовал в журнале «Катера и яхты» схему прибора, позволяющего спасать утопающих. Когда человек тонет, его клетки тоже испускают «лучи смерти», и Сергеев разработал устройство, регистрирующее эти лучи, и мечтает теперь организовать мониторинг на выбранных частотах по всей дельте Невы. Что же, значит, любая смерть вопиет, громогласно кричит о себе? (Только мы не всегда способны принять этот крик.) Значит, с помощью аппаратуры можно зафиксировать и позывные гибели, отправляемые попавшими в сеть рыбами, и волны смерти, расходящиеся из тела захлебнувшегося, запутавшегося в водорослях пловца, и настоящее цунами ужаса, поднимающееся над лугом при появлении человека с косой?)
Можно.
Харитонов с 1971 года общается с глухими актерами – и всегда подозревал, что взамен утраченного слуха эти люди приобретают что-то еще, развивают в мозгу какие-то новые участки, извилины, пункты; иначе как объяснить это волшебное взаимопонимание, эту способность угадывать наперед движения партнеров, эту острую проницательность?
Телепатия, не иначе.
Что же Сапгир?
Оказывается, он ничего не знает про Солоухина, у него другие источники. Общий знакомый Сапгира и Харитонова, Юрий Соболев, уже десять лет работает в журнале «Знание – сила» (широко привлекая к сотрудничеству Илью Кабакова, Владимира Янкилевского и других подпольных художников). Лет пять назад, оформляя очередной номер, Соболев заинтересовался статьей некоего… Пушкина. Не поэта, разумеется, а ученого, кибернетика то ли психолога, Вениамина Пушкина. Вот в той статье и было про растения… Подробно описан эксперимент, схема снятия электрических сигналов, даже имена ассистентов.
Эге, чего только не происходит в этих загадочных советских НИИ…
Значит, Пушкин.
Как и всегда в России, все уперлось в Пушкина.
(Продолжение следует…)
Некоторые использованные источники:
Антомонов Ю., Казаковцев В. Кибернетика – антирелигия. – М.: Советская Россия, 1964.
Биологическая связь действует. Беседа с П.И. Гуляевым // Техника – молодежи, №12, 1968.
Бонгард М., Смирнов М. Телепатический эксперимент: необходимые требования // Наука и жизнь, №12, 1967.
Ботвинник М. Искусство ли шахматы? // Ботвинник М. Матч-реванш Смыслов-Ботвинник 1958 год. – М.: Искусство, 1960.
Ботвинник М. Люди и машины за шахматной доской // Возможное и невозможное в кибернетике. Под ред. А. Берга и Э. Кольмана. – М.: Наука, 1964.
Ботвинник М. Матч Ботвинник – Смыслов на первенство мира (Москва, 1954 г.): Сборник партий. – М.: Физкультура и спорт, 1955.
Ботвинник М. Шах XX веку – М.: Зебра Е, 2010.
Васильев Л. Внушение на расстоянии (заметки физиолога). – М.: Госполитиздат, 1962.
Васильев Л. Таинственные явления человеческой психики. – М.: Госполитиздат, 1959.
Васильев Л. Экспериментальные исследования мысленного внушения. – Л.: Издательство Ленинградского университета, 1962.
Васильев Л., Полетаев И., Гуляев П. Телепатическая связь // Парапсихология и психофизика, № 2, 1995.
Геллерштейн С. Можно ли помнить будущее? // Льюис Кэрролл. Приключения Алисы в стране чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в зазеркалье. 2-е стереотипное издание. – М., Наука, 1991.
Гуляев П. Электрические процессы коры головного мозга человека. – Л.: Издательство Ленинградского университета, 1960.
Кажинский Б. Биологическая радиосвязь // Наука и жизнь, №11, 1960.
Кажинский Б. Биологическая радиосвязь. – Киев: Издательство Академии наук Украинской ССР, 1962.
Каспаров Г. Мои великие предшественники: Новейшая история развития шахматной игры: В 6 т. Т. 2: От Эйве до Таля. – М.: Рипол Классик, 2005.
Колодный Л. Беспроволочный телеграф, версия 2 // Московская правда, 09.04.1967.
Конрадова Н. Археология русского интернета. Телепатия, телемосты и другие техноутопии холодной войны. – М.: АСТ, 2022.
Корчной В. Антишахматы: Записки злодея. Возвращение невозвращенца. – М.: Агентство «Компьютер-пресс», 1992.
Корчной В. Шахматы без пощады: секретные материалы политбюро, КГБ, спорткомитета. – М.: Астрель, 2006.
Крогиус Н. Шахматы: игра и жизнь. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2011.
Лимонов Э. Это я – Эдичка. – М.: Глагол, 1991.
Львов В. Телепатия без маски // Нева, №12, 1968.
Мессинг В. О самом себе // Наука и религия, №9, 1965.
Необъяснимо? Пока да // Смена, №2, 1967.
Нюберг Н. Зрение в пальцах // Природа, №5, 1963.
Полетаев И. «Военная кибернетика» или Фрагмент истории отечественной «лженауки». // Очерки истории информатики в России / Ред.-сост. Поспелов Д. и Фет Я. – Новосибирск: Научно-издательский центр ОИГГМ СО РАН, 1998.
Портнов А. Глазами психиатра // Нева, №8, 1969.
Пушкин В. Цветок, отзовись! // Наука и жизнь, №11, 1972.
Романова А., Метеличенко-Соболева Г. (ред.). О.С.Т.Р.О.В.А Юрия Соболева. – М.: Московский музей современного искусства, 2014.
Сапгир Г. // Неофициальная поэзия: Антология [rvb.ru/np/publication/sapgir5.htm#81].
Солоухин В. Трава // Наука и жизнь, №№ 9-12, 1972.
Стругацкий А., Стругацкий Б. За миллиард лет до конца света // Знание – сила, №№ 9-12, 1976; №1, 1977.
Таинственный «феномен»: открытие или просчет? // Литературная газета, 29.07.1970.
Тимаков В. Ответственность ученого // Литературная газета, 29.07.1970.
Улитин П. Макаров чешет затылок. – М.: Новое издательство, 2004.
Френкель В. Жар под пеплом (новые штрихи к портрету Я.И. Френкеля). // Звезда, №№ 8-9, 1991.
Харитонов Е. Под домашним арестом: Собрание произведений. – М.: Глагол, 2005.
Чудеса в решете // Правда, 24.06.1968.
Шахнович М. Современная мистика в свете науки. – Москва-Ленинград: Наука, 1965.
Эффект телепатии не обнаружен // Литературная газета, 10.07.1968.
Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось: Последнее советское поколение. – М.: Новое литературное обозрение, 2014.
Яровой Ю. Говорила клетка клетке // Знание – сила, №3, 1973.