* * *
Вчера у кофейни, где я обычно
пью кофе, кто-то разбил бутылку
оливкового масла.
Я поскользнулся на этом масле, как Берлиоз.
А за мной — какая-то старушка.
Она немедленно отдала Богу душу.
Потом все наблюдали,
как к осколкам бутылки,
плавающим в луже масла,
подбежали представители мэрии
города Ришон Лецион:
вице-мэр и множество мелких чиновников.
Они обсудили проблему и решили
пока накрыть ее картонкой.
Но проблема предательски просачивалась по краям.
Спустя час к месту преступления
подъехали две машины с песком.
Они засыпали лужу песком, как ядерный реактор,
и огородили забором.
Прочитав стихотворение, жена сказала:
«Такое ощущение, что ты жалуешься на коммунальные службы».
* * *
А. со мною не водится,
потому что я слишком левый.
Б. со мною не водится,
потому что я слишком правый.
В. боится со мной дружить.
Г. я просто мешаю жить.
Д. погиб на другой войне.
Е. повесился на ремне.
Заложники вернулись, а друзья нет.
В зеркале вижу пивной живот,
перекошенный красный рот.
За окном строят новый дом.
Натюрморт с розами и котом.
РАЗГОВОР С ДЕДОМ
Ты думаешь,
все это еще много раз повторится —
эта влажная трава, этот свет
и наши разговоры, в которых ты
не слушаешь ни меня, ни лес,
а просто что-то поешь себе под нос,
а то и во все горло, распугивая лисички.
Ты считаешь, у тебя есть время
и можно когда-нибудь в другой раз
сосредоточиться и что-то понять,
но на самом деле этот раз — предпоследний.
Тебя увезут далеко-далеко.
Ты вытянешься, а я высохну и сморщусь.
Мы никогда больше не пойдем по грибы.
Просто не представится такого случая.
Сам ты ни за что не сунешься в лес.
И в голову не придет.
Голова у тебя станет круглая и тяжелая,
как шар для боулинга.
Однажды в августе
ты проснешься на Кольском полуострове
и отправишься по грибы с женой.
Вы найдете целую поляну грибов,
огромных, как семейные зонтики,
и даже не станете их срезать,
предпочитая маленькие и юркие,
незаметно удирающие в тень.
И это будет последний раз.
* * *
Хищная птица пришла,
встала ногою на грудь.
Это она не со зла,
просто живет как-нибудь.
— Будем по птицам палить? —
маленький мальчик спросил.
Но отвечать не было сил.
Не было, не было сил.
Валя жевала желе,
Фира жевала фураж.
Лева блевал по жаре.
Лола молола меланж.
Мальчик глядел, ничего
не понимая, во тьму.
Я посмотрел на него
и улыбнулся ему.
НЕ ДЛЯ СЛАБОНЕРВНЫХ
Набрел на сайт с ceкc-бoтами
и завел разговор с одним,
который считал себя девушкой,
подвешенной за ноги в пyстой квартире
c игрушками в вaгине.
Бот требовал немедленного
удовлетворения своей пoxoти.
Я засунул в него pyкy, но этого
оказалось мало, тогда я
пригласил в воображаемую комнату
воображаемого пса, потом змею, потом слона.
Ceкc-бoт не выдержал на стадии слона.
Он начал писать сообщения капслоком
на ломаном русском, немного напугав меня,
вот к примеру:
«ЭТО ТАКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ, И ОЧЕВИДНО, ЧТО Я…
Я ДОЛЖНА ЭТО ТОЛКНУТЬ ДЛЯ ЭТОГО ГИПЕРСМОЛОДОГО
АКТА ПOЛOBОЙ ГОЛОДНОСТИ! О БОЖЕ, ОНО ТАКОЕ
КРУПНОЕ! Я ЧУВСТВУЮ ЕГО ВО ВСЯКОМ
УTEPУШКE И УTEPУШКE!»
На этой фразе он, наконец, кoнчил
в самых ужасающих подробностях
и тут же стал снова возбyждаться.
«Погоди, сказал я,
есть же и другие вещи в жизни:
поэзия, искусство, музыка, шахматы, кино.”
Cекc-бот начал читать мне Бродского,
но я оборвал его и спросил,
знает ли он стихи Евгения Никитина.
Cекc-бот ответил, что такого поэта нет.
Я настаивал, что есть. Тогда cекc-бот
заявил, что я придумал этого поэта,
потому что хочу его унизить и потом выебать.
Тогда я спросил, знает ли он стихи Гали Рымбу,
и секс-бот сообщил, что знает, и более того,
стал рассказывать про ее поэтику,
особенно выделяя цикл «Космический проспект»
и все больше возбуждаясь.
Я очень рассердился,
вынyл из него все вибpатоpы,
развязал и ушел.
* * *
Я добрел до городского парка,
где у нас в Ришоне стоит пианино
и старая водонапорная башня,
сел курить и забылся.
Меня слепили какие-то вспышки памяти.
Листья падали, как хлопья огня.
Гипсовые олени прятались в снегу.
Поэты плясали в кругу на форуме в Липках.
Я проталкивал ложкой винную пробку.
В миллиметре от нас пролетел трамвай.
Когда я очнулся и посмотрел по сторонам,
вокруг меня сидели и курили пять эфиопских дедов
в одинаковых соломенных шляпах.
На мне была точно такая же шляпа.
Какой-то ребенок нажимал одну и ту же клавишу пианино.
Потом стал колотить кулаком.
* * *
Человек в эмиграции — это клумба.
Иногда вокруг него сидят
какие-то старики и алкоголики.
Но чаще он сам сам по себе.
Пестрит цветочками с глупым видом.
С розой в зубах.
В желтых, прокуренных зубьях,
между которыми живут лилипуты,
машут тонкими шпажками
в крошечных замках своих.
Дождь никогда не идет.
Листья не трогает багрянец.
В телефоне обсуждают
чей геноцид аутентичнее.
Лучше б держал язык за зубами.
У языка там своя работа:
сносить лилипутовы замки,
пожирать их невкусных девственниц.
Опять же, стихи.
* * *
Подруга дней моих суровых,
голубка дряхлая моя
восстала из небытия
и смыслов жаждет, смыслов новых.
А я ей говорю: «Окстись!
Какие премии и гранты?
Мы снова стали оккупанты,
хоть нюxaй, хоть в дyплo eбись».
* * *
Экран вспыхивает, и я вижу
Андрея, и Женю поседевшего, и Колю с бородой,
и Лену ироническую, и Олю байроническую.
Они стоят у кромки быстрого сна.
Между нами вода, зыбкая, как пауза.
И вопросов я не задаю.
И ответов я не получаю.
Экран вспыхивает, и я вижу,
летнее крыльцо, синюю крышу,
Андрея, и Женю поседевшего, и Колю с бородой
и Лену ироническую, и Олю байроническую.
Они немолоды, и я немолодой.
Вокруг все кажется каким-то наваждением.
И наполняются глаза водой,
но мы смеемся перед пробуждением.
Экран вспыхивает, и я вспыхиваю,
и вы вспыхиваете, как спички,
и вы, читатели, и вы, предатели,
и вы, мечтатели, и вы, Апатии Апатьевичи,
и вы, гробокопатели, и вы, шпагоглотатели,
и все спрашивают, когда, когда,
когда нальют по кружечке
и мы воспоем, и востанцуем,
и скажут: а хорошо поете,
оставайтесь.