Ранним утром 30 апреля 1972 года, когда мы сидели в кутузке на станции метро Парк Победы в Ленинграде, Сема Скутель закосил инфаркт. Его отвезли в больницу, где он попросил у врача возможности позвонить домой. Врач отказал, и Сема сказал ему: «Вам в Освенциме работать». Звонок был разрешен и так отец Семы узнал о нашей ситуации и нашел Исаака Михайловича Фрадкина через среду еврейских родственников. Я, Владимир Голицын и Соломон Скутель наняли адвокатов и через них собрали деньги судье Потехину, который должен был нас судить. Все это организовал Исаак Михайлович. К сожалению, дружественный прокурор получил путевку на Кавказ и отказ был бы уликой, что он подкуплен. Действующий прокурор просил для нас 4 года строгого за то, что мы плевали на портреты членов Политбюро. Судья Потехин выписал по 3 года химии Володе и Семе и 2 года мне, поскольку было известно, что я на самом деле не плевал, и показал на себя только я сам.
Химия — это «условное осуждение с обязательным привлечением к труду». Называется так потому, что этот способ был изобретен в СССР для строек «большой химии». «Луноходы», желтые милицейские машины, забирали рабочих в день получки от пивных ларьков, судили и посылали на стройки с охраной, но без колючей проволоки. За любое нарушение «химика» отправляли в лагерь со строгим режимом.
Когда я освободился в конце декабря 1973 года, я подписывал какие-то документы у судьи Потехина. Он развел руками, показывая, что не мог для нас сделать ничего лучше.
Для меня же это был главный успех моей жизни, потому что, проведя четыре месяца в Крестах и строя потом свинарник, я приобрел опыт российского общества, недоступный невинному интеллигентному жителю Москвы или Ленинграда.
Невдомек было бы мне, что в Кингисеппе, в Киришах, в Нурме Тосненской области и по всей стране силами зэков ведутся стройки.
Благодаря Исааку Михайловичу и дополнительной сумме, мой брат Ян получил в Большом Доме у начальника Брунилина распределение в Нурму и разрешение для меня работать на стройке, но ночевать дома, поскольку наша мама умирала от рака. Она не узнала, что я загремел. Мы кололи ей морфий по очереди.
Когда мама умерла, я водворился в общежитии в Нурме, где меня утром и вечером проверяли сержанты из комендатуры. Мы строили самый большой свинарник в мире. По выходным к майору Криворотову Петру Дмитриевичу была очередь за разрешением съездить домой. Меня он спрашивал: зачем? Я говорил: «хочу пойти в Эрмитаж». Он мне: «ведь вы евреи умнее, чем мы русские, зачем ты мне лапшу вешаешь?» Обычно не разрешал. Но иногда разрешал. Во время одного из таких визитов мой брат Ян и познакомил меня с Исааком Михайловичем.
Когда судья Потехин судил нас в Городском Суде Московского района в зале сидели, странным образом, любопытные девицы, и строгий человек, похожий на родственника, но я не знал, кто он такой.
На суде я, длинношеий, стрижено-бритый в двубортном костюме со свадьбы наверняка представлял собой комичную картину. Наш с Яном отец умер, мама лежала дома пластом. Исаак Михайлович, отдаленный родственник или знакомый отца Семы Скутеля, принял в нас участие. Он был майором КГБ и капитаном гвардии и, по состоянию здоровья, не на активной службе.
Я стал гостем в его квартире с высоченными потолками в доходном доме на Моховой. В гостиной на стене висел огромный ковер, на который ближе к потолку с размаху прыгал сиамский кот и вцеплялся в ковер когтями. Жену звали Виля Израилевна, она была врач-психолог.
Когда я освободился, я узнал, что Исаак Михайлович хотел меня выкупить досрочно у начальника стройки Новохацкого. Тот запросил 5000 рублей. Эта сумма была у нас на сберкнижке от родителей, т.е. еще от деда и после пригодилась для отказа от гражданства, чтобы убраться из СССР. Исаак Михайлович от сделки отказался. Я должен был еще несколько месяцев отсидеть, но резерв мог понадобиться для более серьезных случаев.
Он привел пример, когда его родственница была смертельно больна и нужное лекарство было только в кремлевской аптеке. Деньги понадобились, чтоб дать взятку и достать лекарство.
Исаак Михайлович окончил юридический факультет Ленинградского университета до войны. Был офицером во время войны. В блокаду солдаты выкинули еврейскую старуху из грузовика, уходящего по льду Ладожского озера. Исаак Михайлович заставил их посадить старуху обратно и за это был арестован и попал в штрафники. Набирали квалифицированных командиров артиллерийских батарей. Другие штрафники выпихнули его: иди, выживешь. Его освободили и он прошел всю войну с батареей, которой, благодаря умению, сохранил жизнь.
На сборах артиллеристов на него напали украинцы и хотели жида задушить. Навалились на него кучей под предводительством командира артиллеристов другой батареи. Исаак Михайлович выдернул чеку у гранаты, и они рассыпались. На утро командирам батарей раздавали их участки. Исаак Михайлович заранее пришел и сел на высшую точку, предназначенную его врагу. Тот, поднимаясь, все понял и сказал: «Ну и зверь же ты Храдкин, я пошутил». «Ты не шутил», — ответил И. М.… Он вернулся вечером один и сказал, что по его роже все всё поняли.
И. М. с негодованием относился к тем командирам артиллерийских батарей, которые хвалились, что сменили несколько команд. Командир находится в стороне от орудий и не подвергается обстрелам. Его цель дать моментальную правильную команду разбить батарею противника и не дать врагу уничтожить своих бойцов. И. М. восхищался другим командиром, тоже евреем, который сделал на козырьке своей фуражки градусные зарубки и мгновенно давал команды, определяя цель, не пользуясь оптикой.
После войны Исаак Михайлович был прокурором Псковской области.
Он спровоцировал человека, который при немцах убивал евреев, тот напал на И. М. и охрана его расстреляла. Приходили люди доносить на родственников, требовали и получали за это деньги. И. М. долго не подозревал, что его секретарша берет взятки за доступ к нему.
После Пскова Исаак Михайлович занимал высокую должность в Ленинграде. Его ученик стал замминистра КГБ. «Я прошел компанию посадки врачей, две жидобойных компании, экономическую компанию». Во время компании врачей И. М. занимался эксгумацией трупов, «ища улики», пока компания не прошла. Врачей в Ленинграде не сажали. Во время экономической компании он зашел в Кресты за коллегой следователем, чтобы пойти поесть, поскольку в той системе был известный хороший повар. Следователь допрашивал профессора, тот дрожал и терялся и дело шло к глубокой посадке. И. М. понял ситуацию и заорал на профессора: «Ты зачем крал факультетские деньги?» Тот, заикаясь: «Я не крал ничего…» И. М. следователю: ты что, не видишь, это старый мудак, гони его отсюда, идем обедать.
У Фрадкиных был сын Игорь. В 4 года Исаак Михайлович обвязывал сына веревкой и тот прыгал с 3-метровой вышки в бассейн. В школе и студентом Игорь стал мастером спорта по борьбе. Исаак Михайлович, говорил, что он больше всего хотел, чтоб сын не вырос еврейским хлюпиком и чтоб мог за себя постоять. Но тут, добавлял он, видимо я перестарался в ущерб интеллектуальным способностям. Как-то Игорь возвращался домой через Марсово Поле. Ночью это опасное и малоприятное место. Двое парней хотели изнасиловать женщину, Игорь за нее вступился и их разбросал. Они оказались детьми больших начальников, судили Игоря, но проиграли. Исаак Михайлович говорил, что интересно было видеть на суде двух рослых парней с руками/ногами в гипсе против его кроткого сына.
Когда я уже был на свободе Игоря забрали в армию с третьего курса Техноложки. Исаак Михайлович мог, но не хотел и не стал освобождать сына, чтоб не говорили, что у евреев все по блату. Ну и вреда в военной службе не видел: сын справится.
Игорь служил в Эстонии под Таллинном. Исаак Михайлович и Виля Израилевна снарядили меня отвезти сыну какие-то вещи и подарок его начальнику.
Игорь, курчаво-лысоватый, с животиком рассказывал мне что, когда его забирали, то конфисковали все вещи, а потом он заметил свой перочинный ножик у солдата третьего года службы. Ножик он экспроприировал так же, как и все остальные вещи. Молодые солдаты натирали себе ноги в кровь на плацу, а Игорь спокойно выходил из строя и переобувался, если было надо. У Игоря уже была связка ключей от всех кладовых, а его начальником был прапорщик Киселев с пшеничными волосами, в фуражке и светло-зеленой рубашке без кителя, погода стояла теплая. В строевой службе, видать, было затишье. В просторной комнате, пол с широкими чистыми досками, мы втроем беседовали и ели-пили. Киселев убеждал меня в недостатках своего начальника, капитана Сухоткина, зная, что никто тут его не подставит и не донесет.
У меня до сих пор ощущение приятного и дружественно проведенного времени, я не помню, провел я там день или больше.
Исаак Михайлович устроил меня на работу лаборантом в Горный институт, где начальником НИСа был кандидат наук Валерка Кордаков, с которым Фрадкины раньше жили в одной коммунальной квартире. Кордаков относился к И. М. с громадным уважением и искал его одобрения, когда женился во второй раз, иначе бы не женился. Зная мою историю, Валерий хотел, чтобы я нашел ему документы доказывающие, что Ленин был сифилитик; мне приходилось уклоняться.
Вот такая история: умирала от рака женщина, которая бывала в связи со многими офицерами, коллегами И. М. Она попросила позвать Фрадкина, с которым как раз у нее отношений никогда не было.
Исаак Михайлович, сказала она, когда я умру, я прошу вас заботиться о моей дочери. Почему я? Доверяю только Вам.
Он не мог ей отказать, и взял девочку на воспитание, мать умерла, отца не было. И. М. привил девочке любовь к чтению, читая детективы и останавливаясь на самом интересном месте: «и тогда он полез в ботинок за ножом». Дальше девочка читала сама. Она выросла и поступила учиться в институт.
Самым страшным человеком во времена репрессий И. М. считал не Сталина или Жданова, а Андрея Вышинского. На конференции следователей с участием И. М. его коллега спросил ведущего прокурора Вышинского: «В своих учебниках вы пишете, как тщательно и подробно должен расследоваться каждый отдельный случай. Почему мы сажаем людей по спискам фамилий даже без имени-отчества?» Вышинский взял со стола чистый лист бумаги и прочитал: «Именем Союза Советских Социалистических Республик Особое совещание при НКВД СССР, рассмотрев дело № 983 по обвинению гражданина Смирнова — как ваше имя отчество? — Смирнова Ивана Алексеевича … постановило признать Смирнова Ивана Алексеевича виновным и подвергнуть наказанию в виде лишения свободы сроком на 10 лет в исправительно-трудовых лагерях с конфискацией имущества».
Соратником Вышинского по организации московских процессов был Лев Романович Шейнин, впоследствии драматург и писатель. Арестованный по делу врачей, он освободился после смерти Сталина. В хрущевско-брежневское время Лев Шейнин стал одним из заправил советской литературы благодаря книге «Записки следователя».
.И. М. интересовала история московских процессов 1936-38 годов. Он считал, что такие закаленные люди как Бухарин, Рыков и т. д. не могли бы и под пытками признать свою вину, если ее не было. Он спросил об этом Шейнина. Тот ответил: «Исаак Михайлович, в свое время в Харькове был очень хороший драматический театр. Вы бы поинтересовались судьбой его актеров». Т. е. во время процессов настоящих обвиняемых уже не было в живых.
Когда мы подружились, Исаак Михайлович был уже болен. Подозревали туберкулез и положили его в туберкулезный корпус. Там была девушка-кореянка. Он сказал ей, что ее родители были ссыльными в Казахстане. Она: «Откуда вы знаете?» Он: «Это знаю я и еще один человек» (имея в виду Сталина).
Из туберкулезника Исаака Михайловича выписали и оказалось, увы, что настоящий диагноз — рак легких.
Неделю он умирал. По ночам по очереди дежурили Виля Израилевна и я. В бреду он обращался к женщинам, которых раньше любил, Виля Израилевна этих имен не знала. Кололи морфий, чтоб уменьшить боль. Никогда не жаловался. Удивительно спокойный, мягкий человек.