Я прочитал новость об этом происшествии сразу, как только подключился к вай-фаю в подземке: такой-то такой-то обнаружен там-то и там-то, без признаков жизни, но со следами сокрушительного отравления. Думаю, через пару часов выяснится, что последний, с кем общался погибший — я, и мне захотят задать какие-нибудь вопросы. Наверняка, я буду включен в какой-нибудь список подозреваемых, откуда меня потом никто не захочет вычеркивать. Сейчас слишком поздно, чтобы звонить тем, на чью юридическую помощь я мог бы рассчитывать. У меня есть немного времени, чтобы еще раз вспомнить и повторить, как всё было.
Сначала я не поверил, что это письмо… эта короткая записка — не подделка. Всё-таки где я, а где тот, кто эту записку написал и отправил. Меня могли и разыграть, подумал я, но затем понял, что вряд ли я кому-то настолько интересен. Какого содержания была записка? Не личного, но и не рабочего, если угодно — никакого! Так я готовлюсь к предполагаемому допросу в душной комнате, думая о душевой кабинке (я уже дома). В письме, отвечу я, не было ничего. Представьте, что перед вами чистый лист, упавший с бумажного дерева: вы складываете его вчетверо и кладете в нагрудный карман. Дома вы обнаруживаете, что на нём ничего нет: ни буквы, ни запятой. На нём не отпечаталось ни следа.
Кто же ее мне отправил? Достаточно известный человек, скажу прямо. Обладатель степени в какой-то доисторической области. Носитель знания о принятии определенных решений. В прошлом — перебиратель крупы, сегодня — точильщик ножей. Его можно встретить как на парадной лестнице в присутственном месте, так и на винтовой — в месте чистого отсутствия, туда не доезжает убер и приходиться тащиться пешком по грязи. Так он однажды буквально потерял свою любовь. Он никогда не нуждался, написано в телекоммуникационной сети, но сам любит рассказывать, что провел детство, отрочество и юность в не своих университетах, среди бедных и в общем-то неблизких ему по духу людей. Сейчас все иначе — всем прочим воплощениям он предпочитает гладкую поверхность, которая, как и подобает морской гальке, проходит сквозь волны, не потеряв форму. Так ведь можно сказать, да?
Встречу было предложено назначить мне. Но я сразу отказался от такой ответственности и попросил моего визави назначить ее самому. Наверняка, это было частью какой-то неведомой мне проверки с его стороны — и я вовсе не хотел подставиться, предложив не то место, не то время и т.д. (Вы ведь знаете, что такое не то? Всем известно, что такое не то.) Его вариант был тот по определению и в семь часов вечера я уже ждал его на выходе из метро, откуда мы должны были направиться в ближайшее кафе. Но мест в этом кафе не было и нам пришлось пройти еще сотню-другую метров, чтобы набрести на заведение, позиционирующее себя как восточное. Я здесь никогда не был, сказал он, но все-таки попробую что-нибудь из меню. Наверное, я должен был его остановить и предложить пройти еще сотню-другую метров до сетевой кофейни, где, правда, не было ничего интересного: плохой кофе, размороженные торты и пирожные, несвежая пресса…
Хочется сказать совсем не помню, что мы заказали, но это будет ложь, которой мне не простят. Я попросил у официанта самый дешевый кофе без сахара — в этот момент в его глазах блеснула искра самодовольства, а известный человек сказал, что может без проблем заплатить за меня, если я закажу что-нибудь. Нет, сказал я, спасибо, я совсем не голоден. Просто хочется кофе. На самом деле, мне очень (просто дико!) хотелось есть, а вместо кофе я с удовольствием выпил бы чаю, но он продавался чайниками, а их стоимость была для меня непосильна. Но я с трудом представлял ситуацию, в которой он бы кормил меня за свой счет, причем обратное не возбраняется (хотя вряд ли ему нужны мои гроши).
О чем вы говорили, спросят меня. Ни о чем, отвечу я. И это не будет нелепым увиливанием: мы действительно говорили Ни О Чём. Он сказал, что его всегда интересовал Ни Что-То, а я по его мнению знал об этом непростительно много. Он сделал такой вывод, изучив мою страницу в одном унылом социальном медиа за последние несколько лет: один, два или даже три раза в месяц я давал знать, что еще жив, говоря о Ни Что-То. Это забавно, сказал он, я так не умею, но хотел бы научиться. Впрочем, продолжил он, это вряд ли возможно. С его-то занятостью. Лучше он послушает меня, так что давайте я куплю шоколадные пирожные, они здесь совсем ничего. Получается, что он здесь уже бывал, скажу я следователю, это мое дело задавать вопросы, ответит он.
Не хотите ли вы, вполне ожидаемо прервал меня известный человек, применить свои обширные умения к пользе общего дела. Мы сейчас открываем новую линию нашей работы… нет, новую тему… нет, не так… мы сейчас открываем новое направление в нашей работе и отчаянно нуждаемся в людях, которые умеют… которые хоть чего-нибудь умеют. Мне кажется, вы такой, ведь так? Да, определенно, ответил я, пару лет назад я закончил кафедру Хоть Чего-Нибудь Умеющих и теперь учусь там же в аспирантуре. Большая ли у вас нагрузка, спросил он, но тут же поправился — в любом случае не думаю, что вам это будет мешать, у нас даже фулл-тайм сокращенный. Вам, наверное, интересно, чем мы занимаемся, задал он риторический вопрос, который бы я никогда не осмелился задать, но не кивнуть я не мог. Текстуальное сопровождение силовых операций, сказал он. Но пока без подробностей.
Он почувствовал себя плохо — очень плохо — когда поднялся, чтобы расплатиться. Ядовитый состав проник в кровь и его мозг выключился, в глазах погас хищный свет. Последний нейрон пытался дозвониться до последней мышцы сердца по внутреннему телефону, но было безнадежно занято. Наконец дозвонившись, он успел произнести лишь одну фразу, почему-то по-английски: something is wrong! Плотное, но хрупкое тело повалилось на стол, тарелка с шоколадными узорами, оставшимися от съеденного известным человеком пирожного, отлетела влево, изящная в своей простоте чашка недопитого кофе опрокинулась навзничь, залив землянистой влагой не только стол, но и его рубашку.
Бум!
Довольно быстро тело сползло со стола и провалилось между ним и скамьей, на которой известный человек сидел все это время, то ли ерзая, то ли не шелохнувшись. Официанты, постепенно переключавшиеся с медленного дневного режима в стремительный обеденный, быстро сориентировались и подскочили к столу, который был больше похож на место сражения. В другом зале кто-то нечленораздельно выкрикнул какой-то лозунг, кто-то оглушительно захохотал.
Известны ли вам какие-нибудь химические формулы, спросит меня следователь, прежде чем выписать пропуск на выход из самого монолитного здания в мире. Из-за заполонившего все снега, смешавшегося с дорожной грязью, административный пейзаж казался черно-белым, а может быть и серым. Покинуть его было почти невозможно, но необходимо. Через десять секунд я ответил, что нет, никакие формулы мне не известны. А если бы и увидел какую-нибудь формулу, то не смог бы ее прочитать. В отличие от пропуска с неаккуратной подписью, который сжимаю в правой руке.