* * *
Другая жизнь была когда-то,
не то теперь. А что теперь?
У всех теперь ума палата,
но в каждой выбитая дверь.
Так обнаружился в умах
проснувшийся звериный голод
и с холода пришедший страх,
все изгоняющий на холод.
Всяк будет сам себе конвой,
чтоб в помутнении едином
стать понемногу господином
с такой собачьей головой,
в пальто с подложенным ватином,
в тяжелой шапке меховой.
* * *
Предлагают сгореть со стыда.
Предлагают истлеть без следа.
То ли выбыли мы из строя,
то ли выпали из гнезда.
То ли ни первое, ни второе.
Допустили нечисть качать права.
У нее развязаны рукава,
хохоток припадочный без причин
и одна ухмылка на сто личин.
Где ни встань, доносится хохоток.
А ведь им когда еще в кипяток.
* * *
А припомни-ка, что мы видели:
только встречное сил движение.
Что там строили мы, строители,
кроме личного поражения,
кроме дела почти крамольного,
что отложено, но не брошено,
кроме камня краеугольного,
где-то намертво в землю вросшего?
Нам показаны в назидание
муравьи на сухом валежнике —
работящие наши смежники,
их заботливое радение,
неоконченное задание.
* * *
Подбираясь не без затей,
как невидимый отравитель,
время делается лютей.
Череда смертей.
Невозможных приход событий
подбивает слюдой заменить стекло,
дальнозоркие сбить очки.
Сокращается множественное число
до единственного почти.
Остается времени видеть ход
как томительную игру,
привыкать к тому, что грядущий год
продеваешь как нить в иглу.
* * *
Птичка береговушка
издалека посылает весть,
что коротка кольчужка.
Даже и видеть ее не нужно,
важно знать, что такая есть.
Тело, в котором все меньше горячих точек,
держит земля, время сбивает с ног.
Это какой — первый звенит звоночек?
Только и прав, что на один звонок.
* * *
Не пора ли худо-бедно
вспомнить несколько имен
из вошедших незаметно
в необъявленный канон,
заработавших посмертно
открепительный талон.
Типографскими шрифтами
или почерком кривым
шевелились и шептали
заклинания живым,
как ушная перепонка,
говорящая со мной
тихим шепотом ребенка
внутрь коробки черепной.
* * *
Опыт, подсказанный автоответчиком,
не пригодится для новых забот.
И хорошо, что никем не отмечены
мелкие камушки в наш огород.
Наше вам с кисточкой! Кисточка вот.
Как вы привязчивы, хуже мошки.
Кто вы, соседушки?
Что ж вы, дружки?
Ладушки ладушки!
Нетушки нетушки!
И никогда не узнаешь наверно,
что из них вырастет в новом году.
Падают камни. Разносится скверна.
Если отвечу, в кого попаду?
* * *
Легче еще, небрежней!
С вишней еще, с черешней!
Низкие заросли пошевели-ка —
есть там черника? А ежевика?
Нет, там темно, черно.
А говорили: все включено.
К ужину буженина,
к завтраку ветчина
имени Хо Ши Мина.
Ну, а к обеду опять чума.
* * *
Кстати, не очень. И очень некстати
все показалось в розовом свете,
как на рассвете в купальном халате,
не на закате.
Разве к такому себя не готовим,
дни коротая:
вот мы по водам идем и не тонем;
вот мы у моря стоим, ожидая,
чтоб расступилось.
Чтобы продлилась, не отменилась
вечная милость.
* * *
Вновь приучается пить из луж
перебродивший в себе режим,
кровью, выпущенной из жил,
склеенный ради звериных нужд.
Это заход мировой ночи,
на человека идущий лес,
где поднимаются до небес
времени папоротники, хвощи.
Что за место, где каждый рад
пуле, нацеленной в свой висок, —
даже ликующий герострат
и ухмыляющийся комсорг.
Много в округе чужих следов,
все на один ходовой размер.
Кто же стоять на своем готов,
не соглашается на размен?
Время истраченное почти.
Воздух не холоден, не горяч.
Но я хватаю его клочки,
ради каких-то иных задач.
Я говорю только с тем кому
Я говорю ради тех кого
Все стоящее на кону
выйдет как новое вещество,
чтобы однажды из всех щелей
хлынуть как гной или как елей,
как расплавленная руда
Может быть, вот тогда