Летом 2024 года я нечаянно стер папку со своими дневниками – тысячи страниц. Это один из тех поступков, которые Фрейд анализирует в «Психопатологии обыденной жизни» – действие, продиктованное неосознанной потребностью от чего-то избавиться. К счастью, сохранилась резервная копия. Издавать дневники полностью пока нельзя, и небольшой отрывок, который я выбрал для нынешней публикации, пришлось значительно сократить, дабы никого не обидеть и не шокировать.
4 сентября 2024, Венеция
Ничего не успеваю, потому что время стало идти быстрее положенного. Зато мне показывают «Золотые блестки» Шретера, и это восхитительный фильм, с Магдаленой Монтесумой, юным Удо Киром, Бюль Ожье, Ингрид Кавен и безымянным юношей с накрашенными губами. Дива с орхидеей за ухом мечется по французским и итальянским площадям, садам и особнякам, а также по железнодорожному тупику в Руре. Шретер потратил на этот фильм последние деньги, не мог даже оплатить печать копии и два года расплачивался с долгами. Теперь все это безупречно восстановил мюнхенский киномузей, но публика стремительно убегает, так что и сегодня такое кино никому не нужно, как и 50 лет назад. Реставратор рассказывает, как умирающий Шретер настаивал на том, чтобы губы в «Смерти Марии Малибран» походили на вишни. Одержимость дивами мне не вполне понятна, хотя в детстве я обожал бумажные и восковые цветы, которые продавали бабки на Удельной.
Шретер прожил всего 65 лет — и этого вполне достаточно.
Захватывающее расследование про детей Путина — они живут во дворце, окруженные гувернерами и лакеями, учат всевозможные языки с заморскими преподавателями — при этом за мать выдает себя кузина Кабаевой. Вполне возможно, что Путин, спятивший на идее вечной жизни (и в самом деле отлично выглядящий для своего возраста), планирует начать династию, как в КНДР.
90 лет Шванкмайеру. Мне будет 90 в 2054 году, когда к власти придет путинский внук.
5 сентября
В Смоленской области задержали А. Некрасова, якобы он снимал фильм возле здания ФСБ. Это один из тех авантюристов, которые хотят перехитрить всех, не понимая, что в России вместо того, чтобы играть в шахматы, тебя бьют доской по голове.
Конечно же, мой рейс в Барселону откладывается на целый час, и сообщают об этом в последний момент, теперь это стало правилом. Зато есть время на две повести Ильянена: 30 лет назад я читал их в журнале «Риск», а сегодня на планете дураков запретили фильм «Горбатая гора» — что может быть символичней? Ильянен в ту пору подражал Харитонову, но потом это растворилось.
Мой район (Барселонета) очень хорош, хотя и славится грабителями, так что на всякий случай держу рюкзак возле сердца. Лишиться айпада во второй раз было бы не очень остроумно.
Д. раздобыл роскошные фотографии 80-х — полароиды с Драгомощенко, шведскими дипломатами, карнавалом, красивым Родионом без штанов и Григорьянцем, взирающим на икону.
6 сентября
Приходится собирать свой рассудок из черепков. Не могу понять, почему из крана льется холодная вода и догадаться, что следует сдвинуть его в другую сторону — это ведь один из признаков Альцгеймера?
В монастыре Сант-Кугат стоит отвратительная скульптура Симоны Фаталь, изображающая Адама и Еву. Рядом для нашей делегации устраивает перформанс чернокожий молодой человек с лицом, замотанным бинтами. Он топлесс, так что мы можем наблюдать его пупочную грыжу. Надевает красные башмачки и танцует фламенко, вдребезги разбивая деревянную инкрустацию в виде гитары.
На втором этаже монастырь осквернен изображением Дианы, вокруг которой суетятся волкодлаки, трехэкранным фильмом об истории спорыньи и разноцветными тряпками, символизирующими уничтожение памятников исламской культуры.
Следующая остановка — в музее паровых машин, где идет бесконечный фильм о борьбе бразильских геев с Болсонару, а чугунный механизм под названием Wolf украшен огромными металлическими репейниками.
Церковь с фресками 6 века, грандиозным алтарем и криптой с дынным светом. Здесь выставлены идолы из Сенегала — художницу изгнали из общины из-за того, что она была бесплодной, и она стала лепить свои фигуры, по которым ползут крысы, замещающие детей. В христианской церкви это выглядит более чем уместно. Рядом Таня Сметс украсила раскопанные детские могилы 5 века керамическими и бронзовыми деталями, вроде грибниц или лишайников, и говорит, что духи (отсутствующих) покойников вели ее от могилы к могиле.
Нас везут в город Гранольерс и кормят скромным обедом на рыночной площади, где висят маленькие динамики, передающие жужжание 500 пчел. В 1938 году здесь все разбомбили, так что пчелы — это заодно и души покойников. За обедом Т. и Х. рассказывают, как вяло, но упорно репрессируют художников в РФ. В бункере начинается военный перформанс: юноша ходит со звуковой установкой, транслирующей грохот бомбардировок, а его товарищи с экранами на спинах демонстрируют измученные войной лица детей. Потом перформеры снимают экраны и начинают конвульсивно трястись под музыку. Все это выглядит почти непристойно, учитывая соседство реальных бомбардировок. Нас отпускают гулять по своей воле, — захожу в машинное отделение с механизмами, на которые проецируют разноцветные кляксы, и в музей естественной истории, — там стоят скульптуры-композиты а-ля Шванкмайер, а в саду показывают бразильский фильм об укротителях змей, причем режиссер-распутник фокусируется на пупках, языках и подмышках актеров.
Элтон Джон ослеп, а Брайан Мэй перенес инсульт, и у него парализовало руку. Опять кружится голова, и это уже начинает всерьез меня пугать.
7 сентября
Неврастения пожирает меня — в этом в первую очередь виноват Путин, а во вторую — каталонская компания Moventis, которая, похоже, отменила автобус до Фигераса.
Нас привозят в феминистский центр, где стоят ужасные керамические скульптуры, а мужчина, похожий на Ходоровского эпохи «Крота», показывает мистический фильм — бессовестное подражание Параджанову. Следующая остановка — тюрьма MAC, образец паноптической архитектуры — где всё просматривается охраной. Эту тюрьму, служившую разным режимам, Эва Фабрегас заполнила скульптурами-пузырями, свисающими из неожиданных щелей, а местный скульптор Доминек расколол двор картонной перегородкой, напоминающей о стене, некогда отделявшей мужчин-заключенных от женщин. Видели бы узники, что сотворили с тюрьмой, где они (порой незаслуженно) страдали! В бывших камерах показывают зловещие фильмы, но времени хватает только на один — Коракрит Арунданончай смешал смерть тайского короля, смерть своего деда, экологические проблемы и резню на корейском острове Чеджу в 1949 году. На похоронах короля скорбящим раздавали мешочки с землей, по которой он ступал, и пол перед экраном тоже покрыт черноземом.
Нас везут на бывшую электростанцию «Три трубы», это недоступное здание меня в свое время завораживало, — теперь оно опустошено, открыто для публики и является главным арт-объектом «Манифесты», потому что искусства внутри минимум. Долго обедаем с Т., Х. и тайваньской арт-издательницей. Хёллер говорит, что Терезу Мавику якобы уволили из ГЭС-2 из-за того, что Путин был возмущен общими туалетами для мужчин и женщин. Тайваньская издательница вежливо интересуется у меня политической обстановкой в Чехословакии.
Часть бывшей электростанции закрыта, а верхний этаж заполнен белыми тюлевыми простынями, которые колышутся на морском ветру. Инсталляция эта наверняка обошлась в несколько годовых зарплат былого инженера, но красота и должна дорого стоить. В машинном зале — литовский фильм, снятой на Игналинской АЭС, где по приборам с советскими надписями ползает питон, олицетворяя опасность. В другом закутке показывают отрывок из фильма Дзиги Вертова «Одиннадцатый год» — теперь он напоминает о разрушении индустриальных районов в Днепре. Радушная художница приглашает меня в юрту, сотканную из рыбацких сетей. Юрта стоит напротив «Трех труб» и является феминистской альтернативой их фаллической маскулинности.
Можно остаться на вечеринку, но я решаю поехать на выставку Кати Новицковой. Этого можно было и не делать, потому что в угрюмом ангаре на краю света нет ни одного человека, зато на меня набрасываются неразличимые, но свирепые блохи. На экране в это время демонстрируют съемки разнообразных животных ночной камерой, что доказывает предосудительное желание человека подавить прочие виды.
Ужин на набережной. Повсюду холеные татуированные парни, будто отштампованные на фабрике Bel Ami.
8 сентября
Трамп обещает после избрания снять все санкции и закончить войну немедленно. А я иду на виллу Гомис — это черт знает где, на окраинах аэропорта, который грозится разбухнуть и всё вокруг (и виллу, и приморский заповедник) стереть с лица земли. Вилла, построенная в 1946 году, была прибежищем каталонских вольнодумцев. Теперь элегантные интерьеры заполнены мусором — изваяниями двух собак, изображениями купающихся нудистов и жуткой литовской корягой, покрытой человеческими волосами. Но чудесная вилла всю эту чушь абсорбирует. Мне нравится одна украинская фотография — изящные девушки разглядывают обломки российской ракеты. В обширном саду стоят грифельные доски, на которых африканский художник написал тревожные изречения, вроде «Тебе дают жизнь и отнимают ее». За бетонной стеной взлетают и садятся самолеты, и в их шум вплетается свист из румынской инсталляции, призывающей спасать карпатские леса.
В дороге читаю Ильянена, но сосредоточиться не удается, к тому же за спиной мерзкая каталонская школьница громко разговаривает с парнем по видеосвязи, никого не стесняясь, а сбоку две холеные дамы пронзительно сплетничают по-польски.
Мой отель в Кадакесе в лучшем месте, у моря, и я сразу иду в Порт-Льигат к дому Дали. Дом набит чучелами зверей и птиц, в прихожей скалится белый медведь, подаренный Эдвардом Джеймсом, на шкафу стоят фаршированные лебеди, в спальне — козлята, и я чувствую, как в глотке начинает плясать аллергия на их шерсть. Гала любила бессмертники, и всюду лежат охапки засушенных цветов. Дали строил и расширял дом в годы самого свирепого франкизма и как-то сосуществовал там без особых забот. Когда Гала умерла, Д. уехал из Порт-Льигата и больше не возвращался. И вот теперь по его спальне, гостиной, мастерской, по гардеробной Галы и купальне бесцеремонно бродят профаны и фотографируют то, что совсем не предназначалось для их подлых глаз. Все очень печально, и я чувствую, как Д. в раю оскорблен этим нашествием варваров.
Возвращаюсь в Кадакес, поднимаюсь в собор с золоченым барочным алтарем и кошмарной картиной Жени Шефа, имитирующего Дали, и провожу вечер в самом красивом баре, где один артишок и капля паштета обходятся в целое состояние. Выпиваю два бокала совиньона и стремительно пьянею. С трудом поднимаюсь, сажусь с мороженым у моря, беру в другом баре кофе, и узел паники постепенно распутывается.
Умер Виктор Коган, переводчик Берроуза и старый наркоман, — 75 лет. В свое время я его перевод безжалостно обругал, и мой отзыв остался в википедии. Наверное, К. меня за это ненавидел.
Все соцсети заполнены некрологами, умирают киноведы, переводчики, теологи, только гопники живы и здоровы.
9 сентября
Полтора часа провожу на берегу моря, и остатки мусора из головы выветриваются. Вчера я купил билет в Фигерас, но понедельник, и музей Дали, в котором я был в конце прошлого века, закрыт, и вообще закрыто абсолютно всё, кроме церкви, где крестили Д. (купель уцелела во время Гражданской войны и накрыта стеклом). Фотографирую статуи и яйца на крыше музея, беру гаспачо и тортилью в живописном ресторане, и вот уже пора уезжать.
В самолет входит юноша невероятной внешности, как будто вылитый из воска, и его громко окликают: Даниэль Каштанек! Когда самолет взлетает, этот Каштанек уединяется с по-блядски выглядящими пилотами (у одного — вызывающие черные серьги и гранатовый браслет), и я подозреваю, что прямо в кабине за багровой шторкой происходит оргия. В такси гуглю его – оказывается, знаменитый футболист.
10 сентября
Сто лет назад по ныне уже забытой причине я купил билет на «Мертвый город» в концертном варианте. Давно не видел (или вообще не видел) в Рудольфинуме полупустого зала, тем более во время Дворжаковского фестиваля. Мариэтту поет Вида Микневичюте, и мы аплодируем ей стоя, — слишком страстно, чтобы заодно попросить прощения за скандальные лакуны в зале. Необычайный подъем литовской культуры – кино, театр, опера, все теперь литовское.
Возле Рудольфинума огромный новый памятник – жертвам террориста, который устроил шутинг в университете. На пьедестале – qr-код.
11 сентября
Начинаю писать предисловие к Ильянену, это нелегкий труд, потому что мысли разъезжаются, как ноги пьяного лыжника, и получается не бог весть что.
Наступает осень, выхожу кататься, но попадаю под мелкий дождь, возвращаюсь и смотрю нашумевший фильм Russians at War. Нет ничего ужаснее простого (советского) человека с его водкой и тушенкой. От него нужно держаться как можно дальше. Но этот вывод я сделал, когда мне было лет 10, для этого не нужно смотреть дешевые канадские фильмы.
12 сентября
Невероятное разоблачение в эмигрантской среде: Невзлин якобы заказал у мутных чекистов избиение Леонида Волкова (его и в самом деле побили молотком) и даже похищение его и отправку в Россию. Удивительно, но у Н. были связи с ФСБ, и он платил деньги следователю Навального, чтобы узнавать о его этапировании из лагеря в лагерь. К тому же пытался лишить Гусинского испанского гражданства.
На дебатах вроде бы победила Харрис, но верить теперь уже ничему нельзя. В вину Невзлина тоже мало кто верит, хотя доказательства убедительные.
13 сентября
Начинаю вычитывать дневник Кушнира; какие-то вещи, которые я видел в рукописи, сгладились, другие выступают. Какой ужас – жить в Биробиджане и аккомпанировать спектаклю «Три поросенка».
14 сентября
Отправляюсь на свою поляну и нахожу там после долгих хождений два белых гриба. И это всё, что имеется в лесу, потому что грибы разочаровались в человечестве.
15 сентября
По всей Европе наводнения, Вену затопило, в полях гибнут олени, а у нас ясное небо, но грибов больше нет. Вижу лисицу с пушистым хвостом.
16 сентября
Прощание с Тольцем на Ольшанском кладбище. Вера, которую я не видел 30 лет, превратилась в красивую старушку, а Сережу я бы не узнал. Много знакомых лиц –Шендерович, Черкасов из «Мемориала», Никитин-Перенский, Рудерман, бывший муж Ольги Романовой, Фиштейн, Фанайлова. Распорядительница с железобетонной хваткой («Now it’s time for music») пресекает речи и включает Моцарта.
Покупаю билет на Восьмую симфонию Малера и на «Город пиратов», который я пропустил в Вене.
17 сентября
Пишу предисловие к отрывку из книги Кушнира, опубликуем на сайте Postnonfiction.
Выставка Гормли в Рудольфинуме, он заполнил один зал гигантской спиралью, другой – фосфоресцирующей скульптурой, которая при ярком свете кажется белой, а во тьме сияет, словно чертеж.
Кататься по набережной не получается – все перекрыто из-за наводнения, возле Тройского замка гигантские стальные щиты, вода до них не дошла, но часть променада покрыла полностью, и мутные потоки спешат в Дрезден.
18 сентября
Просыпаюсь с мигренью, и она нарастает с железобетонной уверенностью. Остаюсь дома, чтобы прочитать гигантскую книгу дневников Мозгового. Его размышления о россиянах мне нравятся — the absolute majority of them are xenophobic, misogynist, racist people who openly and loudly state their bluntly fascist world views тpublicly, on social media or in daily communications. Once again: this is Asia. No matter what the intellectuals from Moscow and Saint Petersburg pride themselves to be a part of, there’s nothing, simply nothing of Europe in this miserable land.
И вот уже пора идти в Obecní Dům на 8-ю симфонию Малера в исполнении оркестра Fok, я увидел рекламу в фейсбуке и купил дорогущие билеты. И это была ошибка, потому что симфония с тысячами голосов завивается вокруг стержня моей мигрени, к тому же я сижу в ложе бенуара, а передо мной – гротескная пара, вроде пана Копферкингеля в супругой: она постоянно кашляет (опять кругом ковид), а он чудовищно скрипит стулом – так, что из партера на него бросают укоризненные взгляды.
Обнаруживаю, что как раз в то время, когда я приеду в Лондон, там будет кинофестиваль, и покажут финал трилогии Ван Бина, который я упустил в Венеции. Подарок высших сил.
19 сентября
Мигрень утихает, но не до конца, и я чувствую себя, как обычно после таких историй, треснувшим, словно та ваза, которую мне подарили стеклодувы.
В день рождения Кушнира выходит моя публикация, но нет ни одного осмысленного комментария — никто ничего не способен прочитать. Всё в пустоте. Р. пишет, что на концерт в Потсдаме прибежала толпа народу, не знающего и не желающего знать, кто такой Кушнир. Нужно держаться подальше от соотечественников. Где Россия — там смерть.
Правильно сделал, что взял билет на «Город пиратов» в синематеке. Я абсолютно забыл этот фильм, а он гениальный, особенно юный Мельвиль Пупо в роли десятилетнего бесенка-убийцы («которого в России называют Мишель Строгофф»). Руис после десятилетнего перерыва съездил в Чили, где уверенно царствовал Пиночет, и впечатления от диктатуры спрятаны в этом пиратском кошмаре: беспричинно льется кровь, кого-то кастрируют, гипнотизируют, и в разгар спиритического сеанса появляются шутовские патрули.
В голове бог знает что, и, чтобы она окончательно не разболелась, беру чечевичную похлебку.
Завтра должны привезти 16-й айфон. В Америке снизили процентную ставку, и доллар полетел вниз. Моссад провел спецоперацию против Хезболлы — сотни пейджеров, мопедов, телефонов и даже сканеров для отпечатков пальцев одновременно взорвались в Ливане, десятки убитых. Ужасы, творящиеся повсюду, постепенно проедают дыры в моем самообладании.
20 сентября
Выбрасываю советскую киноэнциклопедию — сколько лет мне служил этот том, рассказывавший о фильмах, которые я не имел права смотреть, да и, скорее всего, его авторы тоже не видели.
Что-то радикально сломалось в мире международных авиаперевозок — самолеты теперь не вылетают вовремя, и мой рейс тоже задерживают на час. В аэропорту Бовэ проверяют документы — занимает это две минуты, но все равно неприятно, и главное — тайная мысль, что я выдаю себя за другого человека. Советские страхи не вытравить ничем.
Я остановился в ужасном районе — Port de Clignancourt, и гостиница чудовищна во всех отношениях — вайфай работает еле-еле, звукоизоляции никакой, а из-за окна доносятся корсиканские вопли.
21 сентября
Опять мигрень, и я решаю не ходить в музеи, а просто погулять по набережной Сены. Вижу, как во дворе Лувра демонтируют (или строят?) зеркальный куб непонятного назначения. Нотр-Дам до сих пор не отремонтировали, и я опять думаю, что из-за этого мистического пожара не кончается война.
Время теперь теряет ценность, как доллар, так что невозможно понять, куда деваются 5 часов. Два эспрессо не способны исцелить мою мигрень, так что я надеюсь на чудесное выздоровление в театре Сары Бернар. Шоу Кеерсмакер и Радуана Мризиги «Спор гармонии с изобретением» начинается с мерцания ламп, похожих на инсталляцию Дэна Флавина, потом в полной тишине танцует одинокий человек, и в зале от этого безмолвного напряжения вспыхивает взрыв кашля, — кашляют все, некоторые так надрывно, словно лают. К счастью, начинается музыка Вивальди, к танцору примыкают еще три парня, они изображают четыре сезона — что-то между египетским ритуалом, брейк-дансом и чечеткой. К Вивальди прибавляются разные житейские звуки, вроде чириканья, цоканья и даже храпа, символизирующего зимнюю спячку. Если бы не болела голова, я был бы вдвойне счастлив, но и так все даже слишком хорошо. Возвращаюсь в свою каморку и засыпаю как изможденный зверь.
22 сентября
Голова не болит — это выдающийся подарок судьбы. Но погода испортилась, льет дождь, и я решаю переждать его в кафе возле Сакре-Кёр. А когда ливень утихает, поднимаюсь наверх, сажусь на мокрую скамейку и пытаюсь писать дневник.
Еще один перформанс Радуана Мризиги «Ливия», оптимистичный танцор в золотых шортах неутомимо выплясывает под арабскую мелодию. Я хочу в Ливию! Шоу с колониальным духом (вроде ресторана, который Гайсин держал в Танжере), но уместно, учитывая авангардные интервенции.
Вместо обеда, поскольку времени нет, беру два эклера. В опере Бастилия у меня гениальные места в четвертом ряду посередине, но то ли с очками, то ли с глазами проблема — субтитры под потолком двоятся. Хотя в голове опять начинается беспорядок, постановка Уилсона 1993 года мне очень нравится — хорошо, что они воскресили ее к столетию сюрреализма, она вся построена на образах Дали, Дельво и де Кирико. Да, Марии Каллас больше нет с нами, но Элеонора Буратто тоже поет как ангел, и когда мадам Баттерфляй отвергает предложение принца Ямадори, вспыхивает темно-синий свет, и зрители, у которых вконец не очерствела душа, роняют слезы. Я думаю, что Чио-Чио-Сан — это русская интеллигенция, которая вышла замуж за американского офицера, родила от него сына по имени Страданье и ждет, когда муж вернется. А он тем временем позабыл о верной гейше и женился на своей компатриотке. Поучительная история.
Есть время посмотреть на Вандомскую колонну, к которой позавчера Алексей Кузьмич пририсовал огромные желтые яйца. Яиц уже нет, но желтая краска на пьедестале и ограде колонны сохранилась. Кузьмича — недавно пытавшегося раскопать могилу ван Гога — сгноят в тюрьме. Но, может быть, это пойдет на пользу его репутации.
На rue Saint-Anne захожу в модную раменную, но не очень впечатлен мастерством их повара. Голова после превентивной таблетки перестает болеть, но потом в ней вновь переключается тумблер. Кругом все простужены — опять новый вариант ковида, помесь Флирта и Омикрона, и я боюсь, что уже заразился.
23 сентября
Но заразился А. в день своего юбилея. Мы вчера договаривались встретиться в траттории на Санта-Элене, и вот все отменилось и перевернулось.
Мурано. На выставке Glasstress собраны все звезды: Лор Пруво, Ваэль Шауки, Эрвин Вурм, Анна Ермолаева с фарфоровыми голубями и даже Боб Уилсон (фигурки борцов, почему-то держащих массивные вазы на мускулах). Лучше всего мультфильм про волка, который принес поросенка в подарок Луне.
Возвращаюсь с Fondamente Nove пешком.
24 сентября
У меня остался пропуск на биеннале, иду в Арсенал и понимаю, что две трети я либо пропустил в прошлый раз, либо позабыл, либо не понял. Есть несколько выдающихся вещей – особенно ирландский павильон, где поют речь, с которой в 1943 году выступил премьер-министр де Валера, а в это время люди в масках фантомасов возят друг друга в грязи и зачинают младенца из навоза. Отличная Грета Шёдль (р. 1929), которая многократно пишет на обломках камней их итальянские имена (marmo, granito, quarzite), а буквы о и q золотит. И целая стая итальянских эмигрантов, ставших художниками в Южной Америке, на Филиппинах и в прочих дальних странах – есть интересные абстракции.
Концерт памяти Луиджи Ноно в Академии изящных искусств. Набережная Неисцелимых мокрая; наступает осень со всеми ее невзгодами. В огромном зале экс-церкви нахожу идеальное место — между двух экранов, на которых крутят бессмысленный видеоряд — выпуск новостей о полете человека на Луну, колышущиеся камыши, женщина в мокром розовом сарафане, бесстыдно подчеркивающем соски, бородатый мужик в океанских волнах, неведомые младенцы. Музыка, между тем, весьма сумасшедшая, но с не очень удачным речитативом — то итальянским, то английским. Это не Ноно, а подражание ему двух композиторов — Jacopo Caneva и Giuseppe de Benedittis — весьма одухотворенных молодых людей. У них все впереди, а у меня позади.
Костя Львов нашел в архиве неизвестную повесть Кузмина «Две Ревекки», предлагает мне издать, и я немедленно соглашаюсь.
25 сентября
На выставке Кентриджа четырехчасовой фильм, успеваю посмотреть один час, а остальное оставлю для Mubi. К. ловко заставляет вдумчивых аборигенов повторять дырбулщыл Курта Швиттерса, складывает изображения лошади из обрывков черной бумаги, спорит со своими двойниками и жалуется на приближающуюся смерть, которая растет внутри нас, как дерево. Моя жизнь тоже на исходе, а я даже не был в Южной Африке, где процветает Кентридж.
Но на Набережной Семи Мучеников чувствую себя дома и не понимаю, куда и зачем мне ехать. За углом открыли маленькую галерею и выставили чешского художника Даниэля Пешту, дерзко выступающего против христианского лицемерия. Одна из его работ напоминает стихотворение Ходасевича про онаниста — «здесь создает и разрушает он сладострастные миры».
Израиль начинает войну с Ливаном, и родственники Ф. (его мать в Бейруте) напуганы. Трамп отказался встречаться с приехавшим в Вашингтон Зеленским и объявил, что не будет поддерживать Украину после избрания. Опросам в пользу Харрис верить нельзя.
Прилетаю в Прагу и заказываю альбом рисунков Джона Бэланса в издательстве Strange Attractor. Путин угрожает Западу ядерной войной в ответ на удары обычным оружием. И я уверен, что он ее начнет.