Стихи для Иры Михайловской
У каждого русского мальчика есть лошадка.
Он запрягает её в повозку и уезжает в другой город.
Он сажает в повозку маму, бабушку и собачку.
С собой рядом — пьяного папу.
В новом городе будет лучше.
Если у вас родится мальчик,
Подарите ему лошадку, ну
Пусть он уедет в другой город,
В другой город, где будет лучше.
Александр Белослудцев, 2003
У каждой русской женщины должна быть шуба.
У каждой калмыцкой женщины должна быть шуба.
У каждой татарки должна быть шуба, у крымской татарки особо. У каждой чеченки, ингушки и дагестанки должна быть шуба.
Не говорим о том, что у каждой русской сибирячки, якутки, эскимоски, ханты-мансийки (нацменки, «националки», как описала однажды Сэсэг реплику в её стране в её сторону в банке), далее по списку, должна быть шуба. И у женщины на Дальнем Востоке должна быть шуба.
Это, как правило, очень простая шуба, из овчины или крольчины, но очень тёплая и большая, чтобы ею было бы можно укрыть детей в вагоне на пересылке.
Тётка Анна рассказывала, как огромной овечьей шубой Клавдия, её мать, сестра моего деда, укрывала её и вторую дочь в поезде в эвакуации в 41-м из Крыма (дед Борис, боевой офицер, велел им самим убираться в Воронеж), лет им было девять и шесть. Они ехали стоя и сидя в тамбуре, был сильный холод. Сутки они не срали, туалет был занят, тётка всю жизнь мучалась колитом, я догадалась об этой психосоматике после её рассказа. Ничего, кроме документов и шубы, они не взяли.
У моей бабки был чёрный кролик, огромный (бабка была небольшая по росту женщина с тяжкой грудью), прошедший войну, не убитый молью. Я не спросила при жизни, как ей досталась такая роскошь, и до сих пор жалею (не исключаю, что это история скрытого преступленья). В старом дубовом шкафу, где я в трёхлетнем возрасте пряталась от тягот взрослого мира, почти как Франц Кафка, пахло чем-то запретным и нереальным: апельсин, гвоздика, лаванда (до сих пор я люблю лаванду). Холодная шелковая подкладка, в жару она была настоящим спасеньем. Однажды я нажралась леденцов (руками) и потом обняла эту шубу. Ладони покрылись чёрною шерстью, ворсинки прилипли. Скрыть превращенье во зверя не удалось, взрослые адски орали. Ну, ко взрослым мы всегда относимся с подозреньем. Нам наплевать на их вопли.
У меня была черная краткая шубка из овчины, куплена в Украине, сразу после Майдана. Поздняя осень 14-го, в Mango на Крещатике завезли этот модный лук, я приехала в командировку в Киев после Праги. Начался снегопад, в этой шубке я ходила на уличные демонстрации, где кричали Слава Украине и Путин хуйло, подпевала украинскому гимну, сентиментальная чужестранка. Потом в этой шубке Саша поехала на Север, и следы моей чёрной овцы затерялись (по преданию, её рукав сожрала собака). Чёрного кролика прошлой зимой я отправила почтой Елене во Львов из Риги (высока местная культура секонд-хендов), уточнив, не противоречит ли её экологическим принципам ношение шкурок животных. Это было после того, как она отработала несколько месяцев с беженцами на вокзале. Она сообщила, что в её родном городе Батурин (уничтоженном Александром Меншиковым при Петре Первом, не может смолчать тут автор), в её детстве жизнь животных не так высоко ценилась, как жизнь человечков. В холода, когда электричество и отопление отключают после русских бомбардировок, чёрная кроличья шубка украинской женщине всегда пригодится.
Примечания:
Александр Белослудцев (1961-2004) — художник и книжный дизайнер, создатель визуализации журналов издательской группы Conde Nast в России.
Ирина Михайловская — филолог, актриса и театральный и видеопродюсер. Работала в журнале Vogue и проектах издательского дома Axel Springer Russia. Более 10 лет живет не в России.
Текст связан с её семейным архивом.
Батурин — город в Черниговской области, столица гетмана Мазепы. Уничтожен войсками Александра Меншикова в 1708 году. Весной 2022 года российские оккупационные войска не смогли войти в город, поскольку мост через реку Сейм был подорван украинскими военными.
Сэсэг — правозащитница из Бурятии, активистка, работает в Европе.
#моядевочка
Что делает моя девочка? Моя девочка сидит на шконке. Моя девочка работает как проклятая. Моя девочка вывозит беженцев и вывозит то, чего никто не выносит, не вынесет, чего не узнают соцсети. Моя девочка работает в правозащитной организации, как и раньше работала. Она работает в России инкогнито. Она работает в Европе в полускрытом режиме, ходит по инстанциям и доказывает, что её русский паспорт не значит клейма русского вторжения в Украину.
Моя девочка в Харькове консультирует военных и их семьи, консультирует граждан под русским обстрелом. Моя девочка в Харькове собрала донаты для юристов, они на эксгумации трупов (не люблю слово «трупы», это обесценивает, я же вижу как врач живые тела за каждым) и на перезахоронениях, чтобы было достойно. Моя девочка в Киеве, психолог, консультирует граждан, в чьих домах насрали русские военные, в богатых домах в Ирпене и Буче, после того, как убили жителей бедных домов. Моя девочка в Киеве ждет мужа с поля военных действий и фигачит феерические дизайнерские проекты. Моя девочка во Львове собрала книгу интервью беженцев, её адский юмор и терпение меня вдохновляют. Мои девочки во Одессе мои принцессы
Та, что сейчас на шконке, татарка. Собрала книгу интервью антивоенных действий в регионе, всю рабочую жизнь занималась культурой народа.
Моя русская девочка работает как современный художник в зонах исторической травмы, с украинцами, поляками, белорусами, армянами и азербайджанцами вместе. Вы можете в это не поверить. Чёрное солнце восходит над белой огромной рекой на её видосах.
Некоторые мои девочки мертвы. Это прекрасные девочки, погибшие под колесами современной политической истории, последней войны, настоящие фурии в битве за свободу. Веру и Вику убили русские ракеты в Украине. Инну сожрал рак, она была моим идеалом менеджмента и рабочей дружбы. Аню сбила машина, она должна была открывать выставку русских нон-конформистов, случайностей не бывает. Все эти девочки в моём сердце. Траур и меланхолия, как говорил нам известный доктор, если вы в норме, то заберёте в своё сердце своих любимых, они останутся с вами. Я хочу оставаться в норме и хочу оставаться с вами.
Есть и другие девочки, они тоже мои. Но о них мы расскажем позже.
Примечания. Героини, скрыто упомянутые в этом тексте:
Алсу Курмашева, редактор Татаро-Башкирской службы Радио Свобода, освобождена в рамках обмена заключенными между Америкой и Россией 1 августа 2024.
Вера Гирич, журналистка Украинской службы Радио Свобода, убита в Киеве во время российского обстрела 28 апреля 2022.
Виктория (Вика) Амелина, украинская писательница, убита во время российского обстрела летом 2023 в Краматорске.
Инна Кузнецова, директор Киевского бюро Радио Свобода, умерла осенью 2023 года.
Анна Чудецкая, искусствовед, сотрудница Пушкинского музея, сбита насмерть машиной в ноябре 2023 в Нижнем Новгороде.
Мы не можем упоминать некоторых украинских и российских адресаток этого послания из соображений их безопасности.
#замоихлюбимых
Что я хочу сказать Ничего не могу сказать, в горле спёрло В голове моей свёрла. В уме картинки обстрела, на связи любимые, я на связи, происходя из грязи Тише воды, ниже травы, ничего не звучит изо рта, из его пустой головы. Только тайная переписка, скрытая от цензуры: Вы целы? Да, на сегодня целы. У нас генераторы и пауэр-банки. Мы ебали, Олено, твои пути до любой стоянки с Киева до Москвы. Переходим на мову, и с этой поры на Вы. Я не знала позора, но принимаю. Я люблю вас и обнимаю. Девочки, принесите мне спичку. Я зажгу над Кремлем огонь, что спалит его изнутри. Главное, суко, вовремя покури. Страшные сказки мне снятся каждою ночью. Адские форточки, разрушенные дома, ложные попадосы. Главное, покури свои папиросы, свои сигареты, не затуши окурки. Мы говорим не как люди, нам отвечают урки, Что же, я буду ихнею дочью и им отвечу: как не убью тебя, падаль, так искренне покалечу. На моём квартале мужики доставали огнестрельное и ножи. Бережи себе мій коханий, возлюбленный, бережи. Б-г не умеет ни сострадания, ни терпенья, как умеют живые. Пусть мы какие-то левые и кривые, слабые и рыдая, смерти боящиеся, предатели, плохие партнёры, смертельные ссоры. Он стоит и видит: как же вы там, родные? С каждым из вас я буду до смерти и после смерти. С каждым из вас, на главном Моём концерте. Давайте сами. На Меня более не надейтесь. Люди, мои партнёры, важнее Б-га. В каждом лице я вижу Его усилье, и сами бейтесь. Я тут ничто, как всего лишь Его пiдлога Как туман по Днепру и Дону. Партнер по столу и стону. Политическая сестра перемоги. У меня нету других богов, кроме Единого. Люди спасали меня, доставали из жопы, и были они не боги. Я люблю и буду любить их, пока живая. Сохрани мою речь за всех, немедленно обрывая
30 июня 2023
Харьков Жадана, третья версия, флешбэк апреля 2014
…И вот Сережа ведет меня утром смотреть дом Введенского, откуда его забрали, мы говорим об украинских авангардистах, расстрелянных этим (таким же, похожим) утром, о политическом кабаре харьковских пацанов в Европе. Это была история межвоенного мира, о котором Снайдер сейчас говорит: Кровавые земли.
Днём иду на демонстрацию русского мира, где из громкоговорителей говорится громко: сегодня начнётся восстание русского мира по всему русскому миру. Я удивилась, но не поверила, доехала до гостиницы, получила сообщение Мити, еду на бийку на Рымарской, где застану окровавленные бинты на брусчатке, и ментов, которые говорят: идите отсюдова, женщина, тут ничего такого. Серёжа говорит по телефону: никуда не заходи, не пизди на улице, иди смирно ко мне домой. А дома мы такие слушаем zello, и Ваня рядом. А мы же хотели футбольный матч Харьков-Киев. И вот мы трансляцию футбола и одновременно zello, ругаемся матом, Иван держит Сережу за дупу, потому что идти на площадь вот щас прям не надо. А там ломают ворота администрации города Харьков. Это крепкие ворота, их без сдачи (предательства) сломать невозможно. И тут я вспоминаю Трою, прямо на этой сцене. Всё, что я напишу потом, будет связано с этим сюжетом. Повторяться в этом коротком отрывке нет смысла.
Чтобы победить зло, метафизическое и политическое, Зло в холодном высшем академическом и религиозном смысле, этот вопрос меня более всего занимает, не надо иметь пола, надо иметь характер, и ясность исторического вИдения (отсылка к мракобесу Вейнингеру, надеюсь, понятна). У нас, людишек, женщин и мужчин, остаётся мало времени на детали. Зло предъявило себя так откровенно, что нужно реагировать быстро. Жёстко, сильно, доходчиво, если всерьёз мы о нашем деле, о литературе и о футболе. Как говорил один мой старший коллега: этих мужчин и женщин, боровшихся и борющихся за свободу, я никогда не забуду. Будьте со мною, о демоны мести, будь же со мной, Господь, как говорила Жанна, уже пылая, различая собачья из ада лая, оставаясь Твоей куклой вуду.
Апрель 2024
Примечание: это третья (или даже четвертая, с учётом упоминаемых персонажей) авторская версия событий апреля 2014 в Харькове, где пишущая работала корреспондентом Радио Свобода, в это время и в этой локации
Страшные сказки
#irawaldron #artbrut
1. Музыка стоит барокко Трупы отвалялись Как же, невсеремос. Жёлтая спина и синее подбрюшье у огромной мухи. Пушкин тяжко раны, труп его развиден, гадкие детали, крови от кастрата по ногам до пола, хуже не летали. Одну лишь воющую ноту на кишках бараны вскрыты в глуби кабинета, в теле, в яви. Чем я вам обязан? Только этим криком. Черное предместье, мёртвые убийцы, с адскими крюками на Неве и Каме, на Днепре и Буге. Что я захожу в подземный (русский) мир, а меня не просят? (Если б этот ролик показали детям, дети бы поседели, да и где их носит. Все стоят стеной у моей постели, мёртвые детеныши недели). Желтая спина мёртвого пацана, синяя кровь изнасилованья, запёкшаяся по ногам. Всё, как любил и завещал нам Вальсингам. Труп на крюках. Нет никого, кто бы его выносил на руках.
2. Гоголь ворочается в гробу. Как ему всё удается, я не ебу. Надо о нём позаботиться, не могу.
3. Черные предместья, весь кинематограф, готика и комикс, подземелье. Я иду на встречу с дикой королевой в этом черном свете, до хуя веселья. Там костры и бедность, там чужих не любят, там бомжи, переселенцы, в шкурах и в отрепье, в золотых коронах. «Ты пришла искать его? Мы его читали, неплохой писатель. Мы тебе поможем». И меня ведет один военный этой королевы, до ужасной встречи, вряд ли точно различаю эту местность: ты меня не помнишь, помнишь еле-еле. «Ты зачем пришла сюда, и кто ты, я тебя почти не помню, но почти что знаю». А вокруг него стоят средние и слабые астральные подобья тех, кто лгал при жизни в вечной дружбе, демоны, признаться проще, как мы их (не)различаем. Говорят, что надо с ними оставаться, а меня не слушать. Так и происходит. Жалкие усилья, сильные подставы. Видео такое, чёрное и нелюдское, страшно и красиво, убедительнее не бывает
Тут пропели петухи, утро встало в силу. Тут сновидица вернулась, обозналась, охуела
Примечание: текст отсылает к циклу работ умершей в прошлом году в Париже художницы Иры Вальдрон Pillow book (частично показан в Афинах на посмертной ретроспективе летом 2024 года), а также к её образам Пушкина и Гоголя, и к фильму Бэза Лурмана о парижской премьере модного дома Margiela с искалеченными моделями.
#чорныйвоздух
Дооождь в этом маленьком городе, мааленньком городе, как ты писал когда-то. Расстоянье не больше мыши в ладони. Здесь бывают большие ливни, на этот случай куплены сапоги из резины финского производства в ближайшем секонде, на углу улицы, где ты меня ожидал однажды. До сих пор спотыкаюсь, как вижу тебя, твой призрак. Не могу заходить в забегаловку у вокзала, откуда мы посылали селфи друзьям в Одессу, город тогда бомбили. Рядом сидели русские мужики, старые люмпены, обсуждали Путина в его праве. Ты поморщился, и от брезгливости, и от боли, и сказал: уходим.
Как рассказала потом Елена, слух у тебя был, как у летучей мыши. Ты слышал то, что не слышат обычно люди: звуки далёких окраин, пение ангелов, тайные знаки, мучительные, до головной боли. Видел то, что не видят люди. Писал, как люди не пишут. Говорил так, что тебя не понимали, но кажется, это ты специально, чтобы тебя не слишком-то понимали. Чтобы тебя ловили, но не поймали
В день твоих похорон дождь моросил, закрывая деревья, хвойную зелень, часовню, краткий путь за чёрным автомобилем, увозившим тебя в крематорий. Я бы совсем не хотела таких историй. Но тут ничего не поделать. Всё, что я могла поделать, уже неважно. Мне остался твой город. Я поменяла одежду и ряд привычек. Кофе прекрасен, коты и художники тоже. Улица, где ты жил и воспел её, в полном порядке, только свадебные салоны смешат и несколько раздражают: слишком старый район, и откуда здесь столько свадеб. Мы гуляем с собакой Сережи и Вики, идём в пивную, с собакой можно. Ни к кому, ни к чему тебя более не ревную, всё наконец оказалось бессмысленно и ничтожно. Кстати, собака у них из приюта, чёрная, гладкошёрстная, девочка и красотка. Не уверена, успел ли ты познакомиться с нею. Я до сих пор с собаками не так чтобы хорошо умею
Только не снись мне больше в мучениях и тревоге, не домогайся из мира, куда не бывает входа, доступа нет, и домой более нет возврата. Сердце моё, дорогое мне сердце любовника, друга, отца и брата, пепел твой стучит в моё сердце. Каждый и умирал, и умирает, как лох, практически в одиночку. Почку нельзя продать за тебя, а жаль, я продала б свою почку.