Все, написанное ниже, посвящено трем темам: школьничеству, школьной любви и нежеланию быть взрослым. Других тем у него нет, и додумывать их за автора не надо. Школьничество — это не момент развития и не утраченный рай, но, скорее, отечество, которое приходится с мечом в руке отстаивать от наступления взрослой и мужской жизни.
после линейки было всего три урока, весь день у меня оказался свободен и сразу после занятий я один пошел гулять к берегу маленькой речки, протекавшей сразу за школой. спускаясь к реке, я подошел к месту, где был канализационный колодец, в который когда-то давно, когда я был еще очень маленьким, бросили желтую собаку, и увидел, что колодец разрыт и на его месте появилась большая яма, заполненная водой. зачем-то я подошел к краю ямы и вдруг увидел, что на самом ее дне стоит желтая собака. поначалу я подумал, что мне показалось, я закрыл и открыл глаза, но собака оставалась на своем месте. вода в яме была прозрачна, и собаку можно было хорошо разглядеть: это была средних размеров приземистая простая собака на сильных коротких ногах. вид у нее был умиротворенный, и мне даже казалось, что собака улыбается.
в последнее время мне снятся какие-то удивительные волшебные сны, чем-то похоже на лучшие кампании алессандро микеле. иногда в них присутствует даля и ее друзья, иногда — незнакомые мне модные и красивые ребята. но всегда я оказываюсь в центре внимания и все меня любят.
мне кажется, что эти сны — недоброе предзнаменование.
на автобусной остановке встретил мальчика, чье лицо было раскрашено под морду тигра, и вполголоса процитировал ему введенского: «я ангел, певчий ангел, и крылья есть, я тигр». правда, вместо крыльев у мальчика был всего лишь воздушный шарик, но это не так важно.
потом ехал домой на таком старом, одышливом и несчастном автобусе, что даже стало немного стыдно, что я в него сел.
в прошлом году я читал повесть чехова «в овраге», где одна героиня повторяла постоянно: «и-и, касатка». после чего я долго изводил этими словами своих знакомых, на любое обращение отвечая: «и-и, касатка», и особенно машу, которую это сильно раздражало, и она смешно сердилась. когда сегодня в ответ на какую-то машину просьбу я в очередной раз произнес «и-и, касатка», маша отвернулась, достала тетрадный лист и начала что-то рисовать. потом она положила передо мной рисунок: на нем огромный кит-косатка, пожирал, точнее, уже почти пожрал маленького человечка: только две тоненькие ножки в кедах торчали из китовой пасти. я посмотрел рисунок, подумал, что все действительно было ужасно глупо, и извинился перед машей.
вчера вечером вика позвонила мне и попросила после уроков прийти к ней в школу. сегодня утром она написала мне и повторила свою просьбу. о причинах она ничего не говорила, поэтому я встревожился: вдруг ее кто-то обидел, и сразу после уроков поспешил к ней.
но все оказалось совсем не так драматично: просто вика в очередной раз влюбилась, и посчитала себя обязанной представить мне свою новую любовь. а влюбляется она всегда немного странно: в незнакомых взрослых девушек, продавщиц и официанток. так получилось и на этот раз: сердце вики покорила девушка-кассир из соседнего с ее домом магазина. вика рассказала мне, что влюблена уже две недели, что девушку зовут настя, что она вычислила, в какую смену настя работает, но старается ходить не каждый раз в этот день, а через раз, чтобы это не бросалось в глаза. я попытался возразить, что за смену в магазин приходят сотни покупателей, и что настя вряд ли ее заметит. «что ты! — вика перебила меня. — они всё замечают!»
за разговорами мы подошли к магазину. покупать нам ничего было не нужно, и мы взяли по порции мороженого и пошли к кассе. но сразу попасть к кассе, за которой сидела настя, мы не смогли, потому что к ней постоянно подходили какие-то страшные мужики, так что какое-то время мы просто бродили по торговому залу. наконец, мы подошли к кассе, и я смог рассмотреть новую возлюбленную вики. это была довольно симпатичная девушка, очень молодая, как будто почти наша ровесница. и у нее были удивительно длинные и тонкие пальцы, так что было даже странно, как она стала кассиром в пятерочке. когда мы оплачивали мороженое, я попытался, как бы нечаянно прикоснуться к ее пальцам, как к необычному и красивому жуку, но девушка убрала руку. вика права: они действительно всё замечают.
из соседней, сорок четвертой квартиры опять съезжают жильцы. а когда-то (тогда я учился в первом или втором классе) там жили молодожены, и, когда они впервые въезжали в квартиру, невеста была еще в подвенечном платье и все было очень торжественно. но запомнились они совсем не этим, а тем, что муж почти каждый день страшно орал на жену. я не знаю, что между ними было, может быть, он ревновал, но это было ужасно. а по ночам из-за стены своей комнаты я иногда слышал, как девушка плачет. она тихонько, чтобы не потревожить мужа, всхлипывала. мне хотелось чем-то ее утешить, и я иногда даже говорил ей через стену ласковые слова. я часто думал о соседке, о том, как она попала в силки замужества и как ее оттуда вызволить, но я был совсем маленький и не мог найти ответы на эти вопросы, да и сейчас их не знаю.
я засиделся у вики допоздна, и чтобы быстрее вернуться домой, решил срезать путь и пойти мимо стены городского рынка, уже закрытого на ночь. но, к несчастью, там ко мне привязалась большая бурая медведеподобная собака. я очень боюсь собак и сразу же стал убеждать её оставить меня и идти своей дорогой. но собака не уходила, она стояла подле меня, раскрыв рот и махая хвостом. через какое-то время я начал замечать, что хвост собаки как будто двигается в такт моим словам. я решил проверить, так ли это, и стал нарочно говорить быстрее. и, действительно, собака замахала хвостом интенсивнее. я стал говорить медленнее — и собака замедлилась, я замолчал — и собачий хвост прекратил движение свое.
где-то до девяти лет мы с викой были примерно одного роста. помню, мама вики купила для нас одинаковые джинсовые костюмчики (только у меня был вышит симба, а у нее не помню кто, кажется, покахонтас), и нас в них принимали за сестер–близнецов. и я всегда жалел вику за то, что она осталась маленького роста. когда я в прошлом году сказал ей об этом, вика посмотрела на меня с удивлением и ответила, что у нее совершенно нормальный рост, а у меня просто «одни волейболистки на уме», что отчасти и правда.
сегодня 7 октября – день моего рождения. когда-то я очень любил этот день, но в последнее время он внушает мне скорее тревогу. мне все кажется, что приближается какая-то другая, сумрачная жизнь, где меня поведут куда-то туда, куда я совсем не хочу идти.
в прошлом году в этот день даля в первый и единственный раз была у меня дома. она не знала, что у меня день рожденья и пришла не специально, но это получилось тогда очень кстати.
я часто вспоминаю, как даля в тот день сидела на диване напротив зеркала, поджав под себя ноги и обнимая тюленя с али–экспресса, с которым я сплю. и сейчас я часто сажусь в ту же позу, беру в руки спального тюленя, смотрю в зеркало и пытаюсь представить, что я — это даля, а даля — это я.
мама называет далю маленькая разбойница
когда шел на тренировку, заметил, что на лестничную площадку между вторым и третьим этажом кто-то выбросил петрушку и кукол. на петрушку к тому же кто-то наступил, и его лицо треснуло
когда шел обратно, их уже не было
приснилось, что маша где-то познакомилась с девочкой-циркачкой из бродячего цирка и даже привела ее в школу похвастать своим знакомством. они целовались в школьных коридорах, и вид у циркачки был смущенный, а у маши — триумфаторский. потом мы втроем бродили по улицам, сидели на скамейке в чужом дворе, и циркачка жаловалась на тяжелую жизнь в цирке и говорила, что хотела бы остаться с нами. девочка была милая и печальная, как ангел. проснувшись, я никак не мог поверить, что это был сон, и что милой девочки–циркачки никогда не было: ведь может же быть так, что события происходят в действительности, а потом как-то выпадают из памяти и обращаются в подобие сна. утром в школе я с трудом удержался от того, чтобы спросить у маши, было ли все это на самом деле и где сейчас акробатка.
вечером худенькая старуха в светлом плаще и толстая старуха в черной куртке гуляли по двору, как флоренский и булгаков с картины нестерова.
вечером шел через соседний двор, где раньше была детская библиотека и где я сейчас редко бываю
когда-то, когда я был совсем маленький, я не ходил в детский сад, и со мной нянчились соседские девочки. они тогда были в том же возрасте, как я сейчас, может быть, чуть младше. теперь они уже совсем взрослые и у некоторых даже есть собственные дети.
и вот как-то таким же темным осенним вечером я ходил в библиотеку с кем-то из опекавших меня девочек, в тот самый двор, где я был сегодня. мы шли пустынной дорожкой между двумя уже закрытыми детскими садами. с деревьев падали последние листья, было тихо и торжественно.когда мы вышли из библиотеки, я посмотрел на небо и первый раз в жизни увидел падающую звезду. потом я пришел домой и там по телевизору человек в балахоне, как у волшебника, читал необычные стихи, которые сами были, как падающие звезды в тихом осеннем небе. сейчас мне кажется, что это были стихи гарсия лорки, такое от них осталось ощущение, хотя сами стихи я уже не помню, конечно.
в очереди в почтовом отделении девочка, повернув голову, ударила стоявшую рядом с ней женщину хвостом по голове.
снял плафон, чтобы поменять лампу, а там три мокрицы и паучок.
вечером я выходил по маминым делам и шел уже обратно, когда на углу улиц ленина и пушкина, кто-то попал в меня снежком. я оглянулся и вдруг увидел далю. она стояла под фонарем в своем клетчатом пальто. ты домой? — даля помахала мне рукой. когда я гуляю или иду куда-то по делам, всегда думаю, что было бы так здорово случайно встретить далю, но так почему-то никогда не получалось. и вот сегодня она появилась передо мной буквально как фея детских снов. и это было неожиданно и удивительно. мы пошли по улице ленина и скоро подошли к новому большому хозяйственному магазину, он открылся несколько месяцев назад, но я там еще ни разу не был.
я совсем не удивился, когда даля предложила туда зайти. я даже этого ожидал. в присутствии дали все становится каким-то торжественным, праздничным и немного загадочным, как в большом мольне. так было и сейчас.
в магазине, кажется, не было почти никого, кроме скучающих продавщиц, и мы бродили по полупустым торговым залам, комментируя расставленные там повсюду необыкновенные устройства и приспособления, причудливые творения человеческого духа, созданные им, когда он был погружен в странные грезы. и так мы ходили пока даля вдруг не обнаружила на одном из стеллажей полку с настоящими серпами. она взяла серп, я — молоток, который тоже оказался поблизости, и мы с ней прямо посреди торгового зала изобразили скульптуру «рабочий и колхозница». «широка страна моя родная», — меланхолично произнесла одна из наблюдавших за нами продавщиц.
когда мы вышли, над магазином и над всем кварталом взошла небывало огромная луна. я такой еще никогда не видел. мы остановились и стали смотреть на луну, стараясь узнать на ней знакомые нам приметы лунной географии — море спокойствия, океан бурь, другие моря, цирки, государства и империи луны. и я сам не заметил, как положил руки дале на плечи.
всякий раз, когда даля, как комета, двигаясь по своей загадочной траектории, сближается со мной, у меня возникает ощущение, что это знамение больших перемен, что старое проходит и начинается новая жизнь. но также всякий раз, когда я, кажется, уже совсем убеждаюсь в верности своих предчувствий, она, следуя все той же траектории, удаляется от меня на расстояние, кажущееся мне бесконечным.
вернер херцог говорил, что каспара хаузера пугало пение птиц, он не понимал, что это за звук и откуда он исходит.
мама послала меня на улицу маяковского, поздравить знакомую бабушку–врача с днем рождения. когда я, передав поздравления и подарок, вышел от нее, было еще не поздно, но как–то очень темно. я пошел по узкому и темному ущелью улицы маяковского и вдруг заметил впереди себя едва заметное сияние далекой улицы ленина, где магазины, кафе, ездят троллейбусы и автобусы, и всегда многолюдно. это так поразило меня, что я даже остановился. улица ленина, такая привычная, по которой я хожу каждый день, где мы недавно гуляли с далей, отсюда казалась чем–то загадочным, почти призрачным. так у игнатия брянчанинова добродетельные язычники на том свете только издали могут видеть радости царства божия.
когда я был маленький, то был уверен в том, что панголины – большие животные, размером со слона или, по крайней мере, с корову и был ужасно разочарован, когда узнал их настоящие размеры.
в прошлый вторник маша покрасила волосы в синий цвет. мне очень понравилось, как это у нее получилось, и вчера я покрасил свои в такой же цвет. сегодня, увидев нас на уроке, эмилия попыталась съязвить: «вас теперь и не отличишь». «у него очки», — холодно ответила ей маша.
в одной из пьес платонова бернард шоу говорит красноармейцу, что мир создан из психующего пустяка. иногда мне кажется, что это и в самом деле так.
встретив новый год мы с викой решили пройти по улице ленина, чтобы посмотреть новогодний город. но больше всего я надеялся увидеть далю или кого-то из ее друзей. но таких людей на улице совсем не было, а были совсем другие люди. толстые пьяные мужики в костюмах дедов морозов, их пьяные жены, катящие на санках очумевших от бессонной ночи детей, стайки пьяных гопников. все это кричало, материлось, пело нестройными голосами, взрывало петарды, и нам скоро захотелось уйти в какое-нибудь более спокойное место. тут вика неожиданно предложила: «давай посмотрим как встречают новый год в дурдоме». и мы свернули в узкий проулок, а потом пошли через дворы, здесь было почти совсем тихо и больше походило на непоздний вечер буднего дня, и, если бы не пьяные компании у некоторых подъездов и доносящиеся издалека залпы салюта, ничего бы не напоминало о новогодней ночи. тем временем мы прошли квартал жилых домов и оказались в совершенно уже безмолвном окружении каких-то офисов. пройдя мимо серой сонной стены одного из офисных зданий, мы свернули в маленький и совершенно заброшенный сквер, а за ним открывалось трехэтажное здание районной психиатрической больницы. подойдя ближе, мы наткнулись на запертые ворота, так что нам оставалось только стоять у забора. больница была погружена в сон, но в трех окнах все же горел свет, а в одном из них даже мерцала новогодняя гирлянда. но ничего не говорило о том, что за этими освещенными окнами есть какая-то жизнь. вдруг особенно мощный залп новогоднего салюта потревожил дремавших в сквере ворон, и они с криками закружили над больницей. от одинокой гирлянды, безлюдных окон и кружащих в бледно–сером зимнем небе ворон стало как-то особенно тоскливо, и я невольно взял вику за руку. «смотри, смотри, — вика отвлекла меня от унылых мыслей, — они танцуют!» и в самом деле, в том окне, где мерцала гирлянда, стали появляться движущиеся тени, и их движения действительно напоминали танец. вдруг одна из теней остановилась у окна, скоро к ней присоединились другие, и вот кто-то замахал нам рукой. вика замахал им в ответ, а я даже снял шарф и стал махать им над головой, чтобы было заметно, чтобы люди в окне поняли, что мы не просто стоим, что мы им рады
проходя мимо елки, установленной в школьном дворе, я разглядел среди игрушек, которыми она была обильно увешана, маленького кротика. и сразу же узнал его: это был смеющийся кротик! когда–то, в трудный момент жизни, мама подарила мне такого же, и я по опыту знал, что если кротику надавить на живот в условленном месте, он рассмеется: «ха-ха-ха! ха-ха-ха-ха! ха-ха-ха! ха-ха-ха-ха!». но этот кротик, видимо, был испорчен или морозом или неправильным обращением, и вместо смеха он издавал странные марсианские звуки, напоминавшие не то утиное крякание, не то приглушенные рыдания..
уходя, я оглянулся: в ночной тишине кротик вращался на веревочке вокруг своей оси и чуть слышно всхлипывал. но что я мог сделать? мне нужно было идти дальше, и я пошел.
утром кротика уже не было среди игрушек, и, может быть, те причудливые звуки, что я слышал, уходя с елки, были последним, что поведал миру смеющийся кротик.
спускаясь к берегу речки, я заметил хаотически двигающиеся по заваленной снегом пустынной набережной черные фигурки. вскоре одна из фигурок начала отставать, а другие, напротив, стремительно удаляться. «федя! федя!», — зазвучали веселые девичьи голоса.
но отставшая фигурка не двигалась с места и скоро осталась совсем одна посреди ледяной пустыни, напоминая о пугавшем несчастного победоносцева лихом человеке или, скорее, об участнике полярной экспедиции, за какие-то провинности оставленного товарищами на съедение белым медведям. когда я приблизился к ней, девичьи голоса еще были слышны, но звучали откуда-то из смутного далека, как будто из прекрасной, но невозвратно прошедшей жизни, и уже никого не звали. фигурка же оказалась незнакомым мне небольшим мальчиком, прислонившимся к парапету и неподвижно смотревшим себе под ноги. на мое приближение он не обратил никакого внимания, как будто меня никогда не было на свете. и только когда я подошел совсем близко, я заметил, что он плачет.
сегодня мне попался автобус со спящим кондуктором. пожилая женщина дремала на своём месте, не обращая внимания на входящих и выходящих пассажиров. я тоже не стал её тревожить, ибо слишком хорошо знаю, что она сказала бы в таком случае — что «отрадно спать, отрадней камнем быть» или же что-то подобное, а я слышал это уже много раз, и мне на это было, в общем-то, нечего сказать.
когда я был маленький, меня поразило услышанное где–то слово «человеко–час». то есть совокупность всего, что происходило с человеком в течение часа. объединенная в одну величину. но человеко-час — слишком объемное понятие, его трудно помыслить. совсем другое дело — человекоминута, и если можно было бы представить историю человечества не как сплошной социальный поток, но как совокупность человекоминут, это открыло бы широкие перспективы для разного рода пифагорейских манипуляций.
меня тогда так увлекла идея человекоминут, что я повсюду старался их запечатлевать. хорошая возможность для этого представилась в поликлинике, где я ждал очереди к врачу. над дверью в кабинет врача висели часы с секундной стрелкой, и я старался проследить, что сделают сидящие со мной в очереди люди, пока эта стрелка пробежит круг. но они ничего не делали: кто-то почесался, кто-то зевнул. и всё. мне попадались исключительно пустые и бессодержательные человекоминуты, но именно из таких, наверное, и состоит по преимуществу человеческая история, как воздух состоит из азота.
вот уже три дня, как я в больнице. мои соседи по палате — два милых старичка, и к большой для меня радости они смотрят по телевизору не политику, а больше программы о дальних странах и живой природе. сегодня. например, мы смотрели телесюжет о новой голландии и ее печальных жителях. речь шла о семье сумчатых дьяволов — матери и двух ее детях, девочке и мальчике. отношения в семье сложились поистине дьявольские: дети постоянно обижали мать — били ее и отнимали еду («нрав и жизнь бесовские», — сказал бы игнатий брянчанинов). в конце концов матери это надоело, и она просто ушла из дома. но и без матери дети ужиться на смогли: сестра почти сразу же выгнала брата. изгнанный уселся на пригорок возле родной, но уже недоступной норы и начал громко жаловаться на жизнь удивительно мерзким голосом. но вскоре как deus ex machina прилетела сова и унесла жалобщика.
политику, правда, они иногда тоже смотрят, но не часто, и я в таких случаях просто ухожу с книжкой в коридор.
а вчера смотрели старый советский документальный фильм о полетах на луну. больше всего запомнилось, что скафандры первых советских космонавтов, побывавших на луне, напоминали доспехи труляля и траляля из диванных валиков с рисунков тенниела.
когда читал у срничека и уильямса про мон пелерин и зарождение неолиберализма в послевоенной европе, меня неожиданно захватило то мерзкое чувство, какое обычно испытываешь, когда во сне на тебя надвигается рой бесов, что как будто указывает на то, что и неолиберализм по своей природе — что-то вроде обстояния бесовского, во всяком случае, нечто адское и, кажется, так на самом деле и есть.
возвращаясь с процедур, я встретил медсестру из нашего отделения, которая сказала мне: «иди скорей, там к тебе девушка пришла». я поначалу не придал ее словам большого значения и подумал, что ко мне снова пришла вика. но оказалось, что это была совсем не вика. это была маша!
маша сидела на моей кровати, угощала моих старичков грушами и виноградом и о чем–то с ними мило беседовала. и она совершенно очаровала старичков: я никогда не видел их такими оживленными. прощаясь с машей, я спросил у нее, о чем же она говорила со старичками. маша удивленно посмотрела на меня: «о чем я могла с ними говорить?! только о тебе!»
вечером, когда я гулял по больничным коридорам, ко мне подошли две медсестры, одна из нашего отделения, другая — незнакомая мне, и сказали, что в приемном покое нужна какая-то помощь. я не отказал им и спустился в приемный покой. оказалось, что там умерла старушка, которую привезла скорая помощь, и ее нужно было отвезти в морг. я так и не узнал, умерла ли она уже в приемном покое или еще в машине скорой помощи. она была совсем одна, ее никто не сопровождал.
когда я подошел, старушка лежала на каталке, с головой укрытая простыней. и она была настолько тщедушная, что поначалу мне показалось, что под простыней ничего нет, только холмик, где была голова. маленькая, одинокая незаметная старушка, которая при жизни была никому не нужна и которую после смерти никто не вспомнит: истинно the weariest river.
я и медсестра из приемного покоя переложили старуху из обычной каталки на смертную, и мы пошли по направлению к моргу. первым шел толстый врач, вертевший связку ключей на пальце: он должен быть принять и оформить тело в морге, за ним я и медсестра катили каталку. мы шли по освещенной фонарями аллее, было тихо, снег скрипел под ногами. и у каталки одно колесо оказалось немного поврежденным и при езде издавало звук, похожий на стрекот сверчка, и от этого возникало ощущение какого-то домашнего уюта. как будто мы все вернулись домой после долгого и трудного путешествия.
«мир и утешение и помыслы целомудренные и кроткие»
сегодня впервые встретились маша и вика. получилось так, что они пришли ко мне в одно и то же время, и я смог представить их друг другу. я и раньше думал о том, чтобы познакомить их, но опасался, что что-то пойдет не так, что они друг другу не понравятся. а сейчас все произошло само собой, что и к лучшему. я сказал маше, чтобы она не оставляла вику, если со мной что-нибудь случиться и сказал это почти всерьез: ведь мои перспективы очень неопределенны.
проводив машу и вику, я подошел к окну, чтобы посмотреть, как они выйдут из стен больницы. вскоре они спустились с больничного крыльца, потом остановились, маша достала телефон и стала что–то вике показывать. какое-то время они стояли вместе, в немного картинной позе, как психея и амур. мимо них туда и сюда проходили посетители, а сверху падал снег. потом они обнялись и разошлись, каждая в свою сторону, и никто из них не оглянулся.
меня наконец выписали. пока без какого–то определенного результата. в апреле мне нужно ехать в казань, где мне должны поставить окончательный диагноз и, может быть, даже провести курс лечения.
я вышел из больничных ворот, перешел улицу и дворами пошел домой. началась оттепель, небо все было обложено серыми тучами, из–за этого было темно, так, что казалось, что уже надвигаются сумерки, хотя на самом деле было где-то одиннадцать часов.
перейдя на другую сторону улицы, я услышал вдалеке как будто выкрики и шум. они, то затихали, то появлялись снова, словно где-то выступали акробаты, и зрители приветствовали удачные трюки. поначалу звуки были очень слабые и как будто доносились откуда-то издалека, но по мере того, как я продвигался вперед, шум всё усиливался, и вскоре передо мной предстала странная картина.
несколько девочек, предводительствуемые маленькой черной собачкой, гоняли по пустой хоккейной коробке большую бурую собаку. та убегала от них вдоль бортов, поджав уши, и время от времени пыталась выпрыгнуть из коробки, но всякий раз падала обратно под визг и крики девочек.
это было похоже на какой–то странный сон, и, казалось, могло продолжаться бесконечно.
под вечер уснул, и приснились два пьяных гопника, а в коробке у них был жук, тоже по всей видимости, пьяный. они подносили мне прямо к лицу коробку, по которой беспорядочно ползал жук, иногда опрокидываясь на спину, тыкали в него пальцами и противно гыгыкали: «нажрался», «пьяная тварь!» я хотел было сказать им, что они сами ничем не лучше, а жук, может быть, просто болен или напуган, но побоялся накликать беду.
в магазине канцтоваров у небольшой девочки зазвонил телефон. «я иду домой, — сказала девочка, выслушав незримого собеседника, — у нас были уравнения, но я их пропустила. потом расскажу». после чего вдруг добавила: «я просто хотела сказать, что видела снегиря!»
в воскресенье, уже довольно поздно вечером я проходил через двор той самой больницы, где недавно лежал. и вдруг увидел, что в окне одного из кабинетов поликлиники горел свет. свет также горел в коридорах второго и третьего этажей здания поликлиники, обычно в такое время совершенно безжизненного и тёмным пятном оттеняющего сияющее огнями многочисленных окон здание стационара. присмотревшись, я заметил, что в окне коридора второго этажа двигающиеся фигурки. по ночной поликлинике кто–то ходил! там шла какая–то своя жизнь. это было прекрасно и таинственно, подобно тому, как в детстве, когда удаётся вдруг неожиданно подскочить к зеркалу, вдруг застаёшь в нём зазевавшихся зазеркальных существ.
древесные: муравьед, кенгуру
сейчас мы проходим вселенские соборы, и ересиархи (такие, как нам их изображают) представляются мне не людьми, а какими-то перепончатыми антропоморфными существами наподобие морского епископа. тем более и имена у них какие-то нечеловеческие — арий, ориген, евномий. а вот у вождей православных наоборот в основном русские, крестьянские, родные имена — афанасий, григорий, кирилл. так что и само торжество православия кажется победой народного духа над неизвестным.
я давно мечтал о том, чтобы тренировки команды, в которой играет даля, ставили или перед нашими тренировками или сразу за ними. мне казалось, что так я смогу соприкоснуться со скрытой от меня внешкольной стороной далиной жизни (как будто увидеть обратную сторону луны), которая меня так притягивает. еще меня очень привлекали девочки из далиной команды, которых я считал свидетельницами и причастницами этой удивительной и таинственной жизни. и мне даже снилось, что наши тренировки соседствуют во времени, но в жизни мне не везло: наши тренировки ставили в разное время, и чаще всего в разные дни.
и вот позавчера я узнал, что в расписании далину тренировку поставили перед нашей. я пришел сильно заблаговременно: у них еще в разгаре была двусторонняя игра. сначала я постоял у входа в зал, но девушка–тренер прогнала меня. тогда я поднялся на второй этаж, где места для зрителей и оттуда стал смотреть игру.
мне вспомнилось, что летом даля говорила, что может побить любого мальчика из своего класса. и это не казалось мне невероятным: мальчики её класса, которых я видел и знал, не производили на меня впечатления. но, когда она сказала, что может побить и меня, я только усмехнулся. сейчас, когда же я увидел, как даля и другие девочки из ее команды бьют по мячу, я понял, что её слова были не так далеки от истины, как мне показалось поначалу.
эрнст юнгер сожалел о том, что природа забыла о живых дирижаблях — существах легче воздуха, которые плавали бы в атмосфере, подобно китам в океане. я тоже думаю, что это очень обидно. и, самое главное, я даже видел во сне таких животных. они были очень большие — существенно больше обычных китов, но большую часть их тела составлял пузырь, наполненный газом. у них были и плавники, так что они могли при необходимости перемещаться, но, кажется, большую часть времени свободно дрейфовали, переносимые потоками воздуха. обитали они в высоких слоях атмосферы, не сталкиваясь с птицами, и не имея никаких естественных врагов, а питались, процеживая воздушные массы и находя таким образом находящиеся в них мельчайшие питательные частицы, так же, как усатые киты процеживают воду в поисках планктона.
и я иногда думаю, что, может быть, эти воздушные киты действительно существовали, просто мы об этом еще не знаем или забыли.
две девочки в ожидании зелёного света на переходе восхищаются своими хвостами, трогают друг друга за хвосты. когда одна из них не выдержала и пошла на красный, другая крикнула ей вслед: «собьют — не жалко!».
маша права: нет ничего не свете лучше девочек.
едва не наступил на кого–то, так давно и основательно раздавленного, что только остаток хвостика говорил о том, что это в прошлом живое существо, а не, например, старая тряпка. судя по размерам, это был, скорее всего, совсем еще небольшой котик.
две пары носков с корги (красные и фиолетовые) и одна пара с хаски (бордовые). но самые любимые носки — со снегирями
еще есть носки с динозаврами из магазина asos. но они уже совсем изношены и потеряли свой вид. так что сейчас я в них только сплю.
(Собираюсь ехать в Казань в больницу.)
я еду в казань на вечернем рейсовом автобусе. когда автобус проезжает мимо дома вики в новом районе на окраине города, я пытаюсь найти ее окно, но автобус едет быстро, к тому же уже довольно темно. я думаю о вике, дома ли она сейчас, чем занимается, может быть, она думает обо мне, как я сейчас думаю о ней.
и мне вспоминается, как, когда мне и вике было по семь лет, родители ее куда–то ушли и оставили вику у нас. но в назначенное время они не пришли. и у меня появилась поначалу смутная мечта о том, что, может быть, они вообще исчезли и никогда уже не придут, а вика останется у нас навсегда. и они в самом деле все не приходили, а становилось уже поздно, и мама начала стелить вике постель. и моя мечта переросла уже в почти уверенность в том, что все так и будет. но тут родители вики все же пришли и забрали ее с собой. я долго и горько плакал в этот вечер.
а сейчас уже скорее я близок к тому, чтобы исчезнуть.
тем временем автобус выехал из города, и за окном вместо домов появились поля, а за ними — заходящее солнце.
здесь мне нравится, что рядом с больницей проходит железная дорога. вечером после отбоя я выхожу в коридор и смотрю на проезжающие поезда. в основном это электрички или товарные поезда, но бывают и пассажирские поезда дальнего следования. я люблю представлять, что эти поезда идут в москву. хотя я и знаю, что по этой ветке поезда идут совсем не в москву, а куда-то в удмуртию и пермь (исландия, гренландия и туле), но так хочется думать, что люди, угадывающиеся за освещенными окнами вагонов, утром, когда я пойду на лечение, будут в москве, совсем в другой жизни.
еще сюда, в больничный двор, ночами приходят стаи собак. я слышу их лай, а иногда мне удается даже их разглядеть: в основном, это большие простые собаки, но однажды раз я заметил среди них чао–чао.
мне вспомнилось, как после пятого класса я единственный раз в жизни ездил я дяде в нижний новгород и тогда мне довелось сфотографировался с чао–чао. уличный фотограф предлагал всем желающим сфотографироваться в компании двух чао–чао. кажется, его услуга не пользовалась большой популярностью, и я тогда оказался едва ли не единственным его клиентом. одна из собак была покрупнее, и на ее голову был водружен большой колпак волшебника со звездами и магическими знаками. голова собаки поменьше была украшена только лишь розовым бантом. я знаю, что собаку с бантом звали йоко, потому что она нервничала, и хозяин время от времени покрикивал на не нее: «йоко, перестань! йоко, успокойся!» а как звали собаку в колпаке, я так и не узнал, потому что фотограф никогда не называл ее по имени, было удивительно, что я тогда согласился, потому что я очень боюсь собак. и фотографии я так и не забрал, потому что весь следующий день лил грустный дождик, а я жил далеко от центра, и совсем не был уверен в том, что имеет смысл ехать через весь город под дождем ради фотографий в компании собаки по имени йоко и собаки, имени которой я так и не узнал. и я не поехал, а ночью уехал домой.
в последнюю ночь в больнице приснился странный сложный и многоуровневый сон. среди прочего там присутствовал волшебный эликсир, выпив который люди становились ласковыми и незлобивыми и ещё получали некоторые сверхъестественные способности, у каждого свои. у меня это были способность летать (правда, невысоко и недолго — постоянно надо было отталкиваться от земли) и умение слышать языки животных. что характерно, животные разговаривали не на собственных языках, а на человеческих, каждый род или вид на каком-нибудь определённом языке. например, лошади говорили по–чувашски.
вот уже несколько дней я вижу, как в нашем дворе маленькая горбатенькая старушка выгуливает высокого, худого и сутулого мужчину с небольшой бородкой, лет сорока, по всей видимости слабоумного. мужчина послушно ходит за старушкой, низко опустив голову, и, кажется, для него совершенно не существует окружающий мир. он полностью погружён в себя, что-то чуть слышно шепчет и иногда медленно делает руками какие-то знаки, видимо, он думает о чём-то очень и очень важном.
откуда они взялись, непонятно, до отъезда я их не видел.
с викой долго и увлеченно обсуждали партеногенез и его перспективы. говорили о григории ниссском, способах размножения ангелов и многом другом. вернувшись домой, я стал искать материалы, посвященные партеногенезу и узнал о мыши кагуе, которую путем партеногенеза вывели японские ученые. причем кагуя прожила почти на треть дольше обычных мышей, что, если вспомнить григория нисского и его ангелов, совсем не удивительно.
сегодня наблюдал охоту голубя на воробья. и, думаю, это самое нелепое зрелище, свидетелем которого мне когда-либо довелось быть. пока голубь ковылял к воробью, тот спокойно стоял на одном месте, но, когда голубь, наконец, добрался до него и занёс клюв для того, чтобы тюкнуть, воробей в несколько энергичных скачков удалился на значительное расстояние. голубь снова поплёлся к нему, воробей, как и в первый раз, терпеливо дождался голубя, но только тот подобрался к нему вплотную и собрался тюкнуть, воробей так же легко ускакал. и так повторилось несколько раз, пока воробей, наконец, не улетел. удивительнее всего, что ему это занятие надоело скорее, чем голубю.
когда я рассматривал афишу бродячего цирка, вывешенную у подъезда, ко мне подошел маленький мальчик и неожиданно спросил, чем ягуар отличается от леопарда. я ответил, что ягуар — толстенький.
днем ходил в школу смотреть расписание, и, когда уже выходил из школы, меня кто-то окликнул. это оказалась даля, как всегда неожиданно. и она была еще в школьной форме! «почему так поздно?» — удивился я. «эмилия оставляла». — ответила даля. «зачем?» — я продолжал удивляться. даля вздохнула: «не знаю, наверное, ей без нас скучно». «да, живем среди монстров» — посочувствовал ей я.
мы вышли на спортивную площадку. даля стала расспрашивать меня про больницу и болезнь. мне совсем не хотелось говорить на эту тему, но она обращалась ко мне почти нежно, без привычной для нее иронии, и это участие очень тронуло меня. вместо того, чтобы разойтись, мы сделали три круга вокруг футбольного поля, и говорили уже не о больнице, а на самые разные темы, и даля была все так же непривычно участлива. так гуляя, мы подошли к деревянному щиту из физкультурной полосы препятствий.
на щите неуверенной рукой ученика младших классов была нарисована огромная, почти в человеческий рост обнажённая женщина: бесформенно растекшаяся по поверхности щита, она напоминала рисунок клетки из учебника ботаники. даля попросила, чтобы я сфотографировал её рядом с ужасной женщиной. «это моя подружка», — сказала она, невесело усмехнувшись. я же подумал, что эта страшная распластанная баба — смерть.